Особенно тяжелым был последний год. К этому времени Арлетта превратилась в наводящий ужас мешок с костями. Она больше не говорила Бетти, как она ее любит, не смешила внезапными и непредсказуемыми высказываниями на разные темы. Белла уехала в Бристоль, сиделка уволилась, лето выдалось отвратительное, и Бетти осталась один на один с необходимостью вскакивать среди ночи и нестись к бабушке в спальню, с непрекращающимся дождем за окнами и с ощущением полной безысходности и тоски. Порой Бетти действительно казалось, что Арлетта никогда не умрет и что ей придется провести наедине с этим живым трупом еще лет десять или даже больше. Но двенадцать дней назад, проснувшись утром и поглядев на будильник, который показывал четверть десятого (по ее меркам, это было очень поздно), она мгновенно поняла, что Арлетты больше нет.
Через минуту она уже была в бабушкиной комнате. Коснувшись холодной, сухой, как бумага, кожи ее сложенных на груди рук, Бетти неожиданно заплакала. Она не знала, были ли это слезы печали или облегчения, но в любом случае они были искренними.
Прошло почти полчаса, прежде чем Бетти сняла телефонную трубку, чтобы позвонить матери. Это время она потратила на то, чтобы привести Арлетту в порядок. Она тщательно расчесала ее поредевшие волосы, сняла памперс, который в эту ночь остался совершенно сухим, расправила ворот ночной рубашки, а подол натянула на ноги, насколько хватало его длины. Затем она вытерла блестящую слюну, засохшую в уголках рта Арлетты, нанесла на губы немного розовой помады, а бледные щеки слегка подкрасила светло-коралловой пудрой. Когда со всем этим было покончено, Бетти уселась в кресло, скрестив ноги и обняв колени руками, и некоторое время смотрела на мертвую Арлетту, пытаясь запомнить, вобрать в себя все, что отличало ее при жизни: резкий характер, остроту ума, врожденную утонченность и не слишком удобное для окружающих стремление жить по-своему. Казалось, будто эти свойства ее души все еще витают в воздухе спальни, и Бетти несколько раз глубоко вдохнула, словно спеша наполнить ими свое сердце, пока они не рассеялись без следа. Неотрывно глядя на неподвижное тело на кровати, она размышляла о том, почему она когда-то полюбила эту женщину, и вспоминала обо всем, что́ дало ей тесное общение с Арлеттой. О том, от чего ей пришлось отказаться в последние годы, пока Арлетта была прикована к постели, Бетти старалась не думать. Да это, по большому счету, и не имело значения. Оглядываясь на последние несколько самых трудных лет, она вдруг поймала себя на том, что вспоминает о них с улыбкой. Больше того, теперь Бетти точно знала, что вела себя совершенно правильно и что мотивы ее были самыми бескорыстными, а еще она знала, что теперь – именно теперь! – настало время сбросить связывавшие ее путы, чтобы наконец-то начать новую, взрослую жизнь.
Раньше она была к этому просто не готова. Раньше она бы просто не справилась, но теперь Бетти не сомневалась в своих силах. И вперед ее вели не грезы, не амбиции, точнее – не одни только амбиции. У нее появилась задача, появилась цель, появилась raison d’être
[7]. Десять тысяч фунтов, размышляла Бетти, это, конечно, не пустяк, но дело не в деньгах. Главное, что теперь, когда Арлетта умерла, она, по крайней мере, будет знать: в том, чтобы просыпаться по утрам, есть какой-то смысл.
Достав шубу из холщового чехла, Бетти развернула ее и, держа на вытянутых руках, слегка встряхнула. Шуба была роскошная. Похоже, на ее изготовление пошло куда больше норочьих шкурок, чем было необходимо, однако, несмотря на это, шуба была удивительно легкой. Бетти надела ее на себя и залюбовалась красивыми складками широкого подола, который доставал ей до середины голеней. Потом она повернулась к Арлеттиному ростовому зеркалу и невольно рассмеялась. В зеркале отразилась хрупкая девочка-подросток, завернутая в каскады блестящего шоколадно-коричневого меха. Отыскав в одном из шкафов туфли Арлетты, Бетти скинула свои полотняные тенниски и всунула ноги в узкие лодочки из натуральной кожи с крохотными золотыми пряжками. Ну вот, так-то лучше, подумала она. В туфлях Бетти стала дюйма на три выше ростом, и огромная шуба выглядела на ней несколько более убедительно.
На туалетном столике лежали изящные серьги Арлетты – золотые, с ювелирным хрусталем. Бетти нацепила их рядом со своими простенькими серебряными обручами и, слегка взбив кончиками пальцев волосы, попыталась уложить их в подобие модной прически. Увы, несмотря на все усилия, она по-прежнему выглядела ребенком, для смеха напялившим мамину шубу и туфли. Это было чертовски несправедливо, и Бетти некоторое время разрывалась между желанием скинуть с себя противную «взрослую» шубу и… расхохотаться. Потом она подумала, что, как бы там ни было, теперь это меховое чудо принадлежит ей. Эта вещь досталась ей по наследству. Шуба Арлетты стала теперь шубой Бетти.
Шуба, однако, оказалась не единственной вещью, которую Арлетта оставила ей на верхней полке среднего гардероба. Там же лежала и небольшая книга, бережно завернутая в бумагу. Развернув ее, Бетти увидела, что это «Поллианна»
[8] – очень старое издание, на обложке которого была изображена светловолосая девочка лет одиннадцати в капоре и желтом клетчатом платье, которая шла по солнечному лугу с корзиной белых цветов в руках. Раскрыв книгу на титульном листе, Бетти увидела надпись:
Маленькой мисс Каперс.
Надеюсь, ты вырастешь веселой и счастливой девочкой.
Твоя навсегда,
Арлетта Лафолли.
Каперс?.. Бетти во все глаза уставилась на страницу.
Клара Каперс.
Женщина из завещания?
На мгновение у Бетти занялось дыхание. У нее в руках было первое свидетельство того, что упомянутая в завещании Клара Каперс-Джонс действительно существовала и что Арлетта помнила о ней всегда, а не только когда составляла завещание. Еще несколько минут Бетти разглядывала надпись, словно пытаясь прочесть между строк что-то такое, что могло бы стать ключом к дальнейшим поискам – что-то, что могло пролить свет на отношения, существовавшие между Арлеттой и таинственной Кларой, но так ничего и не высмотрела.
Наконец Бетти отложила книгу и поплотнее запахнула воротник шубы, зарывшись лицом в прохладный, гладкий мех. От шубы едва заметно пахло деревом старого гардероба, пудрой и немного – старыми духами. Этот запах неотступно следовал за Бетти с тех самых пор, когда она переехала в бабушкин дом, но особенно отчетливо она ощущала его, когда долгими вечерами сидела за туалетным столиком Арлетты, примеряя ее ожерелья, кутаясь в ее шали и кроличьи палантины или водя пробками от духов по своим худеньким запястьям. Так пахла прошлая жизнь Бетти, которую она одновременно обожала и ненавидела, – жизнь, в которой не было ничего, кроме долга и несбывшихся желаний.
В последний раз полюбовавшись на себя в зеркале, Бетти решительно выпрямилась и сказала громко, обращаясь к пустой комнате:
