Тем холодным весенним днем Фиджи казались далекими как никогда. Я направил Джеймса к ближайшему «Старбаксу» – что могло быть лучше горячего шоколада и теплого угла.
Но он не хотел туда идти. Вообще никуда не хотел идти.
– Я устал от этого, – пробормотал он.
Меня словно ударили кулаком в живот. Это означало, что он устал от меня.
– Это потому, что я черный? – спросил Джеймс. – Христианин? С цветом кожи я ничего не могу поделать, но веру могу сменить. Один мой дядя некоторое время состоял в «Нации ислама».
Только спустя пару минут я понял, о чем он говорит. Он полагал, что не подходил моей семье по религиозным соображениям.
– Это не поможет.
– Я хотя бы готов попытаться, – буркнул он.
– Думаешь, они пригласят тебя на ужин? Порадуются, что мы спим вместе? – Я сердито покачал головой. – Моя мама полгода не разговаривала с братом из-за того, что тот женился на белой девушке.
– Так тебя все устраивает? Будешь и дальше врать им и себе, потому что слишком труслив?
– В каком смысле я вру себе?
– Ты столько сил прилагаешь, чтобы и дальше играть в хорошего послушного сына, а это все брехня. – Он остановился и с отвращением посмотрел на меня. – Ты когда-нибудь говорил родителям, что хочешь стать пилотом?
– А это тут при чем? Все дети хотят быть кем-то, когда вырастут. Абдулла хотел быть Бобом-строителем! Халима хотела стать принцессой из Диснея. Это не значит, что именно этим ты и будешь заниматься. И кстати, вряд ли какая-нибудь американская авиакомпания захочет нанять пилота с именем Харун Сиддики.
– Видишь! – воскликнул Джеймс, ткнув в меня тонким пальцем. – Вот оно. Ты списываешь людей со счетов, не давая им шанса.
– Нет, – возразил я. – Я просто реалист.
Джеймс хмыкнул и пошел впереди меня. Затем резко остановился, и я подумал, он готов помириться. Он никогда не злился долго. Но парень наклонился и что-то поднял. Пятидесятидолларовую купюру.
Первой моей мыслью было, что он сделал это специально, но я знал, что у Джеймса не водилось лишних денег. И, судя по его удивленной улыбке, не он ее уронил. Он ее нашел.
– Надо найти, кто ее потерял, – сказал я.
– Чтобы ее забрал кто-то другой? – Он покачал головой. – Ну уж нет.
– Это кража, – заспорил я.
– Это не кража. Это находка. Ее мог уронить кто угодно, но нашли мы.
– Все равно это неправильно.
– Думай об этом как о Божьем даре.
– Ты не веришь в Бога, – не сдавался я.
– Ну уж нет. Это ты не веришь в Бога.
– С чего такие выводы?
– С того, что у тебя нет веры.
На это у меня не было ответа.
– У тебя есть деньги? – спросил он.
Двадцатка и немного мелочи. Джеймс принялся искать что-то в телефоне.
– У нас почти девяносто долларов. Должен быть какой-нибудь дешевенький отель, на который хватит этих денег. – Он постучал по телефону, и тут его губы растянулись в широкой улыбке. – Возле Пенн-стейшн, написано, что за ночь всего девяносто три доллара.
– Но у нас не девяносто три.
– Ну, почти. Идем.
Мы пошли к отелю, колючий и злой ветер толкал нас в спину.
Администратор сказал нам, что номер стоит сто двадцать пять долларов за ночь, плюс налог, но если мы заплатим наличными, уйдем до конца его смены и не станем пользоваться полотенцами, то можем заплатить восемьдесят.
Мы медленно поднялись на лифте на девятый этаж. Джеймс дрожал, когда отпирал дверь, но сказал, что из-за холода, и первым делом увеличил температуру на термостате.
Номер оказался страшным и темным, окно выходило на вентиляционную шахту. Когда я представлял нас в каком-то месте, оно не выглядело вот так. Или как тропические воды Фиджи. Оно выглядело как мой дом, моя кровать.
Это было моей фантазией. Спать с Джеймсом в обнимку на моей кровати дома, а не прятаться. Но сейчас эта фантазия казалась еще дальше, чем фиджийское бунгало.
Мы уселись по краям кровати. Нам так долго хотелось иметь собственное местечко, а теперь мы не знали, что делать.
У нас был секс. Мы изучали изгибы наших тел в укромных уголках Центрального парка, в пустой дамской комнате на верхнем этаже одного из старых обанкротившихся универмагов. Но эти контакты неизбежно были быстрыми и тайными: сорванные рубашки, расстегнутые ширинки, обнажены лишь важные части, но мы всегда готовы сбежать.
По правде говоря, так было только с Джеймсом: я всегда готов сбежать.
Но здесь, в этом номере с дребезжащим термостатом, мы могли не торопиться. Мы начали нерешительно целоваться, нервно хихикая. Скинули обувь. Поцеловались еще, чуть увереннее, и сняли рубашки. Мы действовали медленно, хотя было мучительно, потому что время впервые оказалось в нашем распоряжении.
В такой не-спешке я разглядел то, чего не довелось прежде. Шрам на его левом плече. Особенность цвета кожи на животе, она была ближе к моему оттенку. Его пальцы на ногах одной длины.
– Мама называла мои ноги ногами балерины, – сказал он в ответ на мое замешательство.
– Ты никогда не говоришь о своей маме.
– Нечего говорить.
– Ты ее любил?
– Что за вопрос? Конечно, я ее любил. – Он замолчал и погрыз ноготь на большом пальце. – И знаю, что она любила меня, но иногда этого недостаточно.
– Ты всегда говоришь, что тебе нужна лишь любовь, – заметил я.
– Наверное, мне тоже пора стать реалистом, – ответил он.
И снова этот удар под дых.
– Я люблю тебя, – сказал я ему. – Ты ведь это знаешь?
– Но недостаточно, чтобы что-то сделать. Недостаточно, чтобы рискнуть. Я рассказал папе. И не думал о последствиях.
– Это несправедливо, – ответил я. – Ты признался отцу до того, как мы познакомились. И он, хочу напомнить, тебя выгнал.
– «Хочу напомнить», – передразнил он. – Как будто я мог забыть. И я рассказал папе, зная, что однажды встречу такого, как ты, и когда это случится, я буду готов.
Отопление отключилось. В комнате похолодало. Я знал, что он имел в виду – во всяком случае, по его мнению. Он признался отцу, чтобы освободить место для меня. Но вместо «такого, как ты» я слышал «кого-нибудь, кроме тебя».
– Без твоего желания ничего не изменится, – добавил он. – А если не изменится, мы так и будем скрываться и платить за пять часов в отеле.
– Осталось четыре, – поправил я. – И это было твоей идеей.
– Хорошо. Хочешь трахаться? – Он расстегнул молнию и сдернул с меня штаны.
В этот момент я захотел, чтобы холод убрался из комнаты. Хотел, чтобы расстояние между нами сократилось. Хотел улучить еще несколько минут заимствованного времени. Поэтому согласился – сказал, что хочу трахаться.
