– Уныние не измерить цифрами, – соглашается Фрейя.
– Тогда как его можно измерить? – любопытствует доктор. – Пожалуйста, скажите мне, чтобы я передал это Американской академии неврологии.
* * *
Вопрос задан самым едким саркастичным тоном, но Фрейя, Харун и Натаниэль всерьез задумываются.
* * *
Фрейя думает о музыке, а потом о тишине и полном одиночестве.
* * *
Харун думает о любви, семье и «Убирайся из моей жизни».
* * *
Натаниэль думает о папе, Сэме и Фродо, а еще о поглощенном лесом доме.
* * *
Может, они и полные незнакомцы, с разными жизнями и разными проблемами, но в этой смотровой они одинаково измеряют уныние. Они измеряют его утратой.
Порядок утраты
Часть 4
Натаниэль
– Нат, ты должен это увидеть, – крикнул папа, едва я успел войти в дом.
Вдохнув, я задвинул раздражение подальше. Я вспотел на бейсбольной тренировке, мне надо было принять душ, помыть тарелки с завтрака и обеда и приготовить ужин, а еще зарегистрироваться на бесплатную подготовку к SAT.
Вчера звонила мама, хотела узнать, не начал ли я думать о колледже. «Ты переходишь в одиннадцатый класс. Твой отец вообще начал тебя готовить?»
Я заверил, что начал, быстренько придумал, что мы вместе собираемся посетить парочку колледжей – так делали знакомые мне ребята. Мама не давила. Эта женщина, которая однажды сказала, что не может жить с детьми, уже родила двоих детей в новом браке и была по уши в заботах, поэтому я знал, что она не станет меня контролировать. Но все равно записался к школьному консультанту и встретился с ней днем.
– Нат, поторопись! – крикнул папа из гостиной.
Иногда, если я его игнорировал, он обо мне забывал. В большинстве случаев становился более настойчивым, и его было сложнее успокоить. Проще посмотреть, что его так завело, немного поговорить с ним, и тогда, возможно, я доберусь до компьютера.
Школьный консультант удивилась, что я не ходил к ней раньше. «У тебя хорошие оценки, а твоя игра в бейсбольной команде впечатляет, – сказала она. Мы добрались до финального матча, и наши игры посетило несколько скаутов. – С такими оценками ты можешь попасть в хороший университет, – продолжила она. – Может, даже с частичной стипендией, если будешь играть в бейсбол. Не в университет первого дивизиона, но в какой-нибудь поменьше – точно, если хорошо сдашь SAT. Давай запишем тебя на курсы».
– Нат!
Я вошел в гостиную. Телевизор был включен – уже привычно с тех пор, как папа перестал работать. Я научился определять его настроение не по поведению, а по тому, что он смотрит. Мультфильмы, CNN, «Настоящие домохозяйки» – в эйфории. Документальные фильмы – ему просто хорошо. Папе нравились документальные фильмы не от информативности, а из-за того, что они предлагают.
Я присмотрелся к телевизору. Какой-то парень ехал на велосипеде.
– Что такое? – спросил я.
– Парень на велосипеде слепой. – Папа триумфально улыбнулся. Но я знал, что здесь есть нечто большее. Всегда есть. – Слышишь этот звук?
Слабый, но безошибочный, как дятел.
– Он щелкает, – продолжил папа. – Как летучая мышь.
– Эхолокация, – сказал я.
Папа щелкнул пальцами.
– Именно! Он так делал с самого детства, когда из-за рака потерял оба глаза. У него нет глаз, но он может видеть – буквально.
– Нельзя видеть буквально, если нет глаз.
– Ты разве не можешь? – спросил папа с блеском в глазах, и я вздохнул, поскольку знал, что это значит.
– И я тут подумал, – продолжил он и выложил последнюю теорию, которую хотел опробовать. – Если слепой может видеть другими частями мозга, на что еще он способен? Мы устанавливаем в голове блокпосты, которые нас ограничивают. Но можем их убрать. Как там сказал Уильям Блейк? Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным.
Его речь начала набирать обороты, как когда он уходил в загул. Скоро он запыхается, мысли заскачут одна за другой – так, что не поспеешь.
– Понимаешь? Понимаешь? – спросил он. – Что, если бы мы смогли освободиться, просто открыть свой разум? – Он замолчал и постучал себя по виску, не слабо, в качестве доказательства, а сильно, словно хотел поколотить мозг.
Я осторожно взял его руку и прижал к своим коленям, пока он не успокоился.
– Ты разве не понимаешь? – Папин голос опустился до благоговейного шепота. – Это значит, что единственное ограничение нашей жизни вот здесь. – Он снова коснулся виска, в этот раз спокойно. Затем потянулся к двум хлопковым полоскам, вырезанным из нескольких оставшихся у нас комплектов неповрежденных простыней. – Пойдем в лес, – сказал папа. – Посмотрим, удастся ли расширить наше сознание.
Я ничего не хотел расширять. Меня ждала домашняя работа. Регистрация на подготовку к SAT. Тарелки до сих пор стояли на столе, а еще надо готовить ужин. Но я знал: если не пойду, папа пойдет без меня.
Он хотел углубиться в лес, но мне удалось увести его к близлежащей поляне, где нет препятствий, утесов и огромных булыжников. Именно там четыре года назад мы развеяли прах бабушки Мэри.
– Ты первый, – сказал папа.
– Хорошо.
Я не собирался завязывать глаза, заниматься эхолокацией. Я лишь хотел убедиться, что папа не упадет с утеса.
Я позволил папе надеть на меня повязку. Он крепко завязал ее, и перед глазами внезапно стало совершенно темно. Я осторожно сел на поваленное бревно, чтобы папа, отнюдь не дурак, решил, что я принимаю в этом участие, а не просто потакаю ему.
Сначала я почувствовал знакомый зуд нетерпения. Сколько это будет продолжаться? Но пока я сидел там в темноте, начало происходить что-то странное. Как будто кто-то увеличил громкость леса. Я слышал шорох падающего на землю листа, а потом превращающегося в грунт. Слышал двигающих камни в реке бобров. А потом мой слух вышел за пределы леса. В темноте я услышал звон колокола в далекой церкви. Услышал пролетающий в сорока тысячах футов надо мной самолет. Услышал пение девочки. И тогда включились другие чувства. Я почувствовал запах фиников, словно посаженные мной и бабушкой Мэри семена принесли плоды. Чувствовал запахи, которые не мог описать. Вот что меня больше всего злило в папе. Только собираешься списать его как чокнутого или Питера Пена, как он заставляет тебя пройтись по лесу с завязанными глазами и ты прикасаешься к какому-то таинству.
– Черт побери! – закричал папа. – Проклятье!
Я стянул маску, свет вернулся, и таинство леса поутихло.
А папа, бешено размахивая руками, устремился ко рву.
– Пап! – Я сорвался с места. – Пап, подожди!
