– Ну да… – неуверенно ответил Чендлер.
– Всерьез? По-настоящему?
– Шлепал, бывало, если совсем что-то страшное натворят. Но нечасто.
– А стали бы вы их наказывать за хорошее поведение?
– Нет, конечно.
– Вот, в частности, вы бы наказали Сару, соверши она ошибку во время первой исповеди?
Поскольку речь снова зашла о детях, Чендлер решил поддержать разговор – вдруг Гэбриэл сболтнет что-нибудь о том, куда спрятал Сару и Джаспера. Но нужно быть осторожным: фонарик трясется, значит, убийца на взводе.
– Ни в коем случае. Никто не совершенен.
– Вот именно, – сказал Гэбриэл чуть спокойнее. Видимо, ответ его удовлетворил. – Никто не совершенен, ничто не совершенно. Люди ошибаются. Вы бы стали воспитывать ребенка из-под палки? Избивать и унижать его за каждую провинность?
– Как тебя?
Гэбриэл навел фонарик поточнее.
– Когда я спрашивал у них… – продолжил Чендлер.
– Вы разговаривали с ними?! – гневно воскликнул Гэбриэл.
– Я хотел…
– Зачем вы с ними разговаривали?
– Чтобы понять, что творится… – Нет, не стоило этого говорить.
– У меня в голове? – произнес Гэбриэл с желчью. – С головой у меня все в порядке. Мои поступки логичны. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Но те фанатичные кретины… – Он вдруг замолчал.
Чендлер решил вклиниться, чтобы исправить ситуацию:
– Они отказались разговаривать со мной о тебе.
– Им стыдно, – заявил Гэбриэл. – Ничего, всему, чему надо, они меня научили. Ставили к стене, секли и читали начало книги.
– Бытие?
Гэбриэл помолчал.
– Да, Бытие. Меня стегали и говорили о том, что все грешники. Грешники у них все, но истязали почему-то только меня, как будто для них это путь к спасению. «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». Вот что у меня осталось.
Он поднял фонарь и посветил на ухо. Под волосами скрывался длинный шрам.
С подсвеченной головой Гэбриэл был отличной мишенью. Впрочем, пока обмен не состоится, Ник стрелять не будет – по крайней мере, Чендлер искренне на это надеялся.
– Рассекли до мяса, – продолжал Гэбриэл, поглаживая шрам. – Кровь не останавливалась, и меня повезли к врачу. При церкви. Он вопросов не задавал. Просто зашил и сказал, что молчание – залог исцеления.
– Если с тобой жестоко обращались, это не значит, что тебе самому надо быть жестоким.
Гэбриэл хмыкнул.
– Они отобрали последнее, что связывало меня с родителями: любовь к Господу. Они внушили мне, что я зло, а злу закон не писан. Что ж, если я – дьявол во плоти, то должен выполнять его работу, как архангел Гавриил
[11], карающий тех, чьи имена в списке. Я – орудие дьявола.
– А что с теми, кого ты пропустил?
Луч фонарика подпрыгнул – Гэбриэл пожал плечами.
– Я иду не по порядку, а забираю тех, кто попадается под руку. Только представьте, Чендлер, сколько раз мне пришлось повторять этот список наизусть. Я говорил, а меня секли. Стоило мне сбиться – как от боли не сбиться? – все нужно было начинать сначала. Со списка и до главы тринадцатой.
– Почему именно до тринадцатой? Несчастливое число?
– Нет, потому что там впервые упоминаются Содом с Гоморрой. Дорогие Джефф и Дина, видите ли, не хотели, чтобы эти слова звучали в их доме. В доме, где сами стены пропитаны грехом. Иногда – на мгновение – я даже забываю, как звали моего брата и моих родителей, но эти имена я не забуду никогда.
– Но все, кого ты забираешь, безвинны.
– Откуда вам знать? – спросил Гэбриэл. – Все, кто упомянут в книге, так или иначе виновны. Они отмечены грехом соучастия.
Гэбриэл говорил твердо, уверенно, но Чендлер чувствовал, что понемногу выбивает его из колеи. Нужно продолжать разговор, тянуть время.
– Зачем убивать их здесь? С этими местами связаны только плохие воспоминания – у меня-то точно.
– А я уже было подумал, что вы забыли.
– Ни в коем случае, – произнес Чендлер, возможно, чересчур поспешно.
Прозвучало как признание вины.
– Вырвавшись из лап фанатиков и их извращенного рая, я уехал. Далеко-далеко. Отец много лет назад оставил мне деньги в трастовом фонде, на них я смог два года путешествовать. Был в Новой Зеландии, Таиланде, Малайзии… Потом меня отчего-то снова занесло в Западную Австралию. Внутренний голос заставил меня отыскать это плато. Ничего не изменилось: пейзаж, запах, ощущения. Как будто время здесь остановилось. Как будто смерть моей матери, отца, брата никак не повлияла на ход вещей. Как будто все про них забыли. Наверное, меня посетило то же желание, что и Мартина, потому что я пошел куда глаза глядят. Два дня я кругами бродил по пустошам, ночевал в машине, а потом наткнулся на хижину и решил, что буду там жить. Когда много ночей проводишь в одиночестве, узнаешь про себя много интересного.
Гэбриэл перевел дух. Чендлер подумал снова воззвать к милосердию, но чутье подсказало, что пока убийцу лучше не перебивать.
– Да, Чендлер, в этом лесу много боли, как и во мне. Боль, причиненная людьми, боль, причиненная религией. Мне кажется, вершить месть лучше всего здесь, ведь именно здесь все началось. Так я смогу отдать дань своему брату и своим родителям. Они погибли в другом месте, но души их остались здесь. Негоже им тут пропадать в одиночестве.
Гэбриэл вдруг грустно хихикнул и поднял глаза на Чендлера.
– Первую жертву звали Адам. По-своему забавное совпадение… но незапланированное.
– Когда это случилось? – В сержанте заговорил полицейский.
– Почти три года назад. Четырнадцатого января две тысячи десятого. Он тоже был автостопщиком, искал работу, как Хит. Таких ловить проще всего, им терять нечего. Немного старше меня, копил деньги на отдых. Болтливый, все трещал о себе без умолку: Адам то, Адам се, причем все время повторял свое имя. В конце концов мне захотелось его убить. Я вдруг осознал, что должен это сделать. Но как? Я отвез его в глушь, свернул с трассы на грунтовку. Сказал, мол, надо отлить. Вышел из машины, достал из багажника веревку, потом залез на заднее сиденье и задушил его.
Гэбриэл продолжал сверлить Чендлера взглядом.
– Было трудно – труднее, чем я думал, – но я почувствовал, что вот она – месть, и сразу воспрянул духом.
Интересно, подумал Чендлер, не собирается ли Гэбриэл убить и его тоже. Не за этим ли он выманил его в лес посреди ночи? В книге Бытия имя Чендлер вроде бы не упоминается, но при желании и ему можно подобрать какой-нибудь библейский аналог – например, Канаан.
