Стол был накрыт льняной скатертью. Старинный семейный фарфор, серебряные приборы. Клоди испекла яблочный пирог, открыли шампанское. Клоди всё расспрашивала, как поживают мои мама с папой – “Люси” и “Леон”.
– Давненько мы с ними не видались, – она говорила по-французски. – А между тем, в России большие перемены.
Как раз по телевизору передавали последние известия. Из обгоревшего Белого дома под конвоем вели очень бледных заговорщиков – Руцкого и Хасбулатова.
Мы передали от Люси и Льва – для Клоди и Андре два прозрачных стеклянных сапожка. Лёня наполнил их шампанским, и она с этими двумя сапожками пошла к Андре.
Гром российских орудий стих, и мы услышали, как зазвенели в соседней комнате наши сапожки.
– Париж – город влюбленных, – с улыбкой сказал Этьен.
Уходя, я в последний раз оглянулась на ее дом. Дом, который она надолго оставила когда-то, и в который вернулась. Дом, в котором она пробудет с Андре до его последнего часа.
“Я должна признаться, об этом знают немногие, – она писала нам, – книга «Французский врач в Йемене», переведенная на множество языков и связывающая теперь узами дружбы стольких людей, была в действительности лишь длинным письмом, написанным одному человеку. Перед отъездом в Йемен я очень любила одного человека, но оба мы были женаты, у нас были дети, мы не хотели разбивать наши семьи. Итак, мы расстались. Я очень страдала, и Андре, который всё это время был мне другом, согласился, чтобы я поехала в Йемен. Действительно, есть лишь одно средство забыть личное несчастье – это жить и трудиться ради чего-то большего, чем ты сам. И по возвращении во Францию я написала эту книгу, чтобы рассказать обо всём, что пережила, тому, кого больше не увижу. Когда она была издана, Андре отнес ему книгу. А теперь она служит для объединения далеких людей, которые любят эту Землю”.
Да, черт побери, Париж – город влюбленных. Кому это знать, как не мне, когда в ту мою последнюю ночь в Париже я шла и в порыве любви жарко обнимала каждый встречный-поперечный платан.
7. Возвращение
В Москве на машине нас встретил в Шереметьеве наш друг и сосед писатель Владислав Отрошенко. Он подхватил железный сундук с книгами художников, и они с Лёней взгромоздили его на крышу автомобиля.
Я говорю:
– Давайте этот сундук сразу отвезем к Лёне в мастерскую на Чистопрудный бульвар.
Он мне осточертел, этот сундук, хоть там и лежали выдающиеся произведения искусства. А был вечер, и, что интересно, в Москве почти не горели фонари (в октябре-то 93-го!). Город был погружен во тьму, встревожен, насторожен. Даже Тверская и та приглушена, притушена. Суровое зрелище после залитого огнями Парижа.
– Скажи спасибо, что танки не едут по улицам и не стреляют с крыш, – сказал Владик. – Зато по городу разбрелись вооруженные типы. Видите – в центре Москвы – ни людей, ни машин…
Мы выехали на Чистопрудный бульвар и встали у светофора. Вокруг ни души. Внезапно со стороны бульвара к автомобилю приблизилась черная фигура. Это был пьяный в стельку человек. Окна в машине открыты. Он протянул руку, и дуло пистолета коснулось виска Владика.
На светофоре зажегся зеленый. Владик медленно, очень медленно тронулся с места. Вялая рука с пистолетом плавно передвинулась в мое окно. Дуло пистолета проплыло у моего виска и вынырнуло на улицу.
– Болван!!! – сказал Владик.
– А всё ты! – сердито сказал мне Лёня. – Сундук ей, видите ли, осточертел. Давай домой, Владик! Что мы будем в потемках колобродить…
P.S.
“Дорогой Лев! Дорогая Люся!
С глубокой скорбью сообщаю Вам о смерти мамы, я не решалась Вам позвонить, но, возможно, сделаю это завтра. Она оставила нас, и мы тяжело переживаем ее отсутствие. Но в то же время мы ей бесконечно благодарны. Нам удалось ей сказать, как мы гордились ею. Она сама не понимала, какой великой женщиной она была, по-настоящему великой, справедливой, страстной, искренней, великодушной… Клоди умерла 4 января 2002 года на 90-м году жизни. Ее похоронили около Андре Файена. Вы были друзьями, и я от имени их детей, внуков и правнуков посылаю Вам это письмо —
Элиз Спивак, Этьен Файен, Мартин Лихтенберг, Люси Фубер.
Внуки: Софи, Хлоя, Амин, Клемент, Элеонора, Майя, Николя, Сомано, Реми, Шарлотта.
Правнуки: Луиза, Агата, Саша, Эли, Адель и маленький Базиль”.
Зеленые горы и белые облака
Утром первого января, включив телевизор, я с удивлением обнаружила такую картину: с экрана молча, серьезно глядел на меня Дед Мороз.
Я сделала погромче – может, музыка играет, а он что-то бормочет или напевает, мало ли? Нет, ничего такого. Вздохнет – и снова полная тишина.
Видимо, какое-то недоразумение. Новый год, прямой эфир, там, на телевидении, тоже люди: ночь не спали, выпили, за всем не уследишь. А Дед Мороз поздравил народ и замолчал. Наверно, в полной уверенности, что его больше не показывают, просто ждет, когда разрешат выйти из студии, от нечего делать камеру разглядывает.
Сейчас они опомнятся и пустят рекламу.
Не тут-то было. Десять, двадцать минут, тридцать пять он глядел мне прямо в лицо. А сколько это продолжалось до того, как я включила телевизор, вообще неизвестно. Белобородый, в красной бархатной шапке с серебряной оторочкой, ватные брови наклеенные. Главное, такой теплый взгляд.
Вдруг я в нем узнаю своего друга юности – Леонтия.
Это случилось внезапно, как озарение: Леонтий! Дрессировщик из Уголка Дурова. Он всегда на Новый год играет Деда Мороза. Сейчас мой сын уже вырос, а первый Дед Мороз, которого он увидел, был Леонтий!
Мальчик часто болел. И в Новый год у него, как назло, поднялась температура. А Леонтий нам заранее оставил билеты в Театр зверей. Я звоню, так и так, мы не сможем прийти.
Он сказал:
– Тогда я к вам приду сам.
Тридцать первого декабря под вечер звонок в дверь, открываю, стоит он – в красной шубе, красной шапке, c красным носом, краснощекий, с белой бородой, в руке посох с набалдашником, а на плече – лиловый мешок с настоящей игрушечной железной дорогой.
Мы с мужем онемели. А для ребенка это было такое потрясение, мальчик до сих пор не может опомниться, хотя прошло уже много лет.
Когда все немного успокоились, Леонтий при полной амуниции, ползая по ковру на четвереньках, принялся укладывать шпалы и рельсы, вдоль железнодорожного полотна выставлять леса и дома, он прокладывал мосты через реки, преграждал путь шлагбаумами, устанавливал здание вокзала… Чух-чух-чух! – подошел состав. Тут из двери вокзала на перрон выскочила живая белая мышка. Она забегала суетливо, потом принюхалась и деловито влезла в вагон.
