– Такая лошадь, – говорил художник Лёня Тишков, проходя мимо мельницы-трактира, где его друг и брат Тулуз-Лотрек залпом осушил не одну миску глинтвейна с корицей, – такая лошадь, – сказал он мне, – чтоб ты знала, такая дурацкая красная лошадь – может быть только одна единственная.
6. Город влюбленных
Однажды в окраинных ташкентских трущобах волнистый попугай Язон вытянул для меня свернутый в трубочку билет, там было накарябано детским почерком лиловыми чернилами:
“Тибе будет долгая дорога без престанища”.
И вот я бодро шагаю по этой своей дороге – в гости на обед к нашей давней подруге Клоди Файен. Я иду к ней пешком, и что меня поражает: в парижской толпе очень много рыжих и конопатых. Ей-богу, я даже черного видела конопатого. Очень много носатых, лысых, косых, хромых, много старых бродяг под мостом ночует – в коробках спят, и при этом чувствуют себя красавцами. Хотя большинство, я заметила, только делают вид, что они красавцы. Вон старушка – цок-цок на высоких каблуках, опираясь на зонтик, в буклях, с сумочкой, всю ее перекосило, а она и в ус не дует. …И что это за мужчина в короткой юбке с накрашенными губами, я так и не поняла?
Многие ходят очень пахучие, курят трубки, да еще с таким выражением лица, буквально каждому хочется вслед обернуться!
Общий стиль немного летящий – может, благодаря тому, что у всех тут хорошие ботинки, крепкие, ноские, на толстой подошве, высокие, со шнурками – на черную старость всегда я мечтала иметь такую обувь.
День довольно пасмурный, явно подул норд-ост. Пахло водой, подстриженной травой, листья с шуршаньем гнал под ногами ветер, издалека доносилась песенка шарманщика. В саду Тюильри у каштана фотографировали девушку-модель.
– Замерзла, бедняга, нос-то синий, – вздохнул Тишков. – Ей надо туфли поменять, серые сюда нельзя, надо темно-коричневые.
Я хотела купить ему шарф, но Лёня категорически отказался.
– Шарф и зонт, – сказал он, – у нас на Урале считается страшным пижонством.
Купили шампанское “брют” для Клоди.
Вот ее дом – крыша в окнах небесных – знаменитый парижский дом Клоди Файен, от которого мой папа Лев когда-то увез в Москву ключи, а вернул обратно – премьер министр Йемена Мохсен Ахмед аль-Айни, да и нужны ли ей были ключи? Толпы людей, дети разных народов шли по этой лестнице нескончаемым потоком: венгры, чехи, поляки, сербы, американцы, израильтяне, шведы…
(Шведам Клоди почему-то ужасно сочувствовала – писала нам в письмах: “Сегодня мы говорили с моей польской переводчицей о национальном унынии шведов. Пришли к выводу: у них слишком хороши дела с материальными удобствами, но нет идеала в жизни. «Поляки беднее, но счастливее, – сказала мадам Матусевска, – они живут с верой в будущее!»”)
По этой вот лестнице когда-то решительно поднялся премьер-министр Албании, чтобы предложить отважной Клоди Файен совершить длительную этнографическую поездку в его страну с целью подробного изучения жизни мусульманских албанских женщин. Она поехала, всё досконально изучила, после чего наверняка добрая сотня албанцев и албанок нанесли ей ответный визит в Париж. К тому же правительством Албании мадам Файен было поручено разыскать произведения албанского искусства, вывезенные французскими офицерами во время военной оккупации Албании в 1920 году!!! Клоди поместила объявления во всех парижских газетах – ей стали приносить поразительные экспонаты —…о, это отдельная детективная история!
Экзотические послы Марокко приходили сюда свидетельствовать Клоди свое почтение. И очень удивлялись, что к их приходу заранее подготовлены документы, которые надо будет передать ее марокканскому другу, чтобы тот имел веские полномочия открыть медицинскую школу в Рабате.
Посланцы Ливии, Ливана, Египта, Сирии, Алжира – кроме бокала “бордо” в этом доме, обретали самую что ни на есть реальную помощь в организации школ, больниц, национальных этнографических музеев – всего, что нужно для нормальной человеческой жизни.
С тем же пылом она заботилась о соотечественниках. В Самарканде Клоди Файен купила семена редиски, невиданной во Франции, посадила на балконе, взошла буйная поросль, о чем Клоди Файен сообщила крупнейшей садоводческой фирме Парижа “Дельбар”. И в результате сочный самаркандский редис начал свое триумфальное шествие по Франции.
За что бы она ни бралась (или так просто казалось со стороны?) – всё у нее получалось легко, артистично, как будто шутя, а между тем эта женщина сворачивала горы.
Однажды она устроила старейшего французского археолога Жюля Барту в далекое бесплатное плаванье, о котором он мечтал.
Клоди нам писала про него: “Это страшно оригинальный старик, немного нелюдимый. В 1925 году Жюль Барту открыл афро-буддийское искусство в Афганистане. У него ужасный характер, он со всеми ругается, но он обожает археологию. В восемьдесят лет пустил все свои сбережения на раскопки в Сомали. Я рассказала об этом начальнику порта Лабруссу, тот как раз прочел мою книгу, поскольку очень интересуется историей флота в Красном море. И что вы думаете? Его до того растрогал старик, что Лабрусс пригласил его в Сомали за счет французского флота! В восемьдесят два Жюль Барту поплыл в Африку, и в который раз сделал потрясающие открытия…”
Это была женщина, влюбленная в Существование. Степень ее приятия разных людей и убеждений вообще не имела никаких границ. Участница французского Сопротивления, она согласилась принять у себя бывшего немецкого национал-социалиста, звали этого фрица Роберт Кротц.
Клоди познакомилась с ним в Германии, куда отправилась в 1934 году, решив лично прощупать почву: что там за национал-социализм и чем он грозит миру. Журналист Роберт Кротц искренне уверял ее тогда, что никакой угрозы их безобидное движение не представляет, а Гитлер – благоразумный парень, который на глазах смещается от национализма в сторону социализма.
Всю войну от него не было ни слуху ни духу, он служил военным корреспондентом на Украине. Клоди думала, его давно нет в живых, а в 57-м от него пришло письмо. Он сообщал, что прочел на немецком ее замечательную книгу! Хотел увидеться, поговорить, просил не винить его напрасно, да, он был нацистом, но даже и не подозревал о всяких нацистских ужасах и кошмарах.
Клоди готова была позвать его во Францию, выслушать и постараться понять, раз он такой пасынок фортуны. Однако Андре, который с ангельской кротостью терпел и даже поощрял в своем доме поистине мировую вакханалию интернационализма, решительно отказал в гостеприимстве этому недальновидному фрицу, заявив, что тот коллективно ответствен за всё зло, причиненное нацистами, и он не намерен предоставлять ему стол и дом.
Когда мы приехали во Францию, Андре был болен. Он лежал в постели очень нарядный – в белой рубашке, в пиджаке, Клоди его нарядила к нашему приходу.
Сама она – в длинном бархатном платье с зеленым отливом, с кружевным воротником, высокой прической, в туфлях на каблуках – лучезарная, улыбчивая.
Пришли ее дети – Элиз, Этьен, усыновивший маленького вьетнамца, Мартин (это дочка), потом какой-то сидел за столом голубоглазый Сэм, наверно зять, даже явились некоторые внуки: Майя Спивак, родственница музыканта Спивакова, и старшеклассник Реми.
