Льву подали черную “Волгу” с шофером, вручили просто так полную авоську дефицитных продуктов и обоих – его и Мохсена – торжественно повезли к нам домой.
К тому времени мы перебрались в Коломенское. Из окна видна белая шатровая церковь Вознесения, к ней вела (жаль, теперь ее больше нет) деревня с колодцем и водокачкой, с синими резными ставнями и печными трубами на крышах, а левей – колхоз “Огородный гигант” с маленьким капустным полем, свалкой и заброшенным оврагом.
Без всякой дефицитной авоськи мы с Люсей накрыли бы стол (хотя и авоська тоже не помешала! В ней лежали копченая колбаса, сыр “Рокфор”, армянский коньяк, черная икра, кофе, рыбка соленая…).
Выпили, закусили, и опять – так хорошо посидели. Главное, сразу договорились: ни слова о политике. Только о Париже, о женщинах… Вернее, о женщине, без которой Париж – уже не Париж и для Льва, и для Мохсена, и для сонмищ других людей этой, в сущности, небольшой планеты, которые то встречаются во Франции и живут у Клоди месяцами, то едут в гости друг к другу, обмениваются детьми на неопределенные сроки, те учат иностранные языки “с погружением”, излечиваются от хандры, отыскивают в странствиях любовь, рождаются новые дети.
– Кстати, в последний раз, когда я жил у Клоди Файен, – сказал Лев, – забыл вернуть ключ от ее парижской квартиры.
И вытащил из кармана пиджака ключ.
– Давайте его сюда, – улыбнулся Мохсен, потягивая гаванскую сигару. – Я скоро буду в Париже… и войду к ним без стука.
3. Портрет на фоне Тартарена
А тут мужа моего Лёню пригласили во Францию на выставку “Книги русских художников ХХ века”. И мне тоже разрешили поехать с ним: выставка не в Париже – в далеком городке Узерше. Электрички, железнодорожные мосты, переходы, перегрузки. Сундук с книгами увесистый, железный. Надо ж кому-то с другой стороны подхватить.
“Книга художника” – то еще чудо-юдо, на всем белом свете наберется горстка оригиналов, которые в одиночку мастерят всю книжку целиком – и пишут, и рисуют, и печатают: одну-единственную или совсем крошечным тиражом. Это может быть странный, чудесный предмет – лист жести в рост человека с небом и облаками или Сонет, написанный поэтом Генрихом Сапгиром на своей белой рубашке; но есть одно незыблемое правило: у книги художника должна быть теплая бумага и живые буквы…
Сам Лёня сочинял такие книги, рисовал и издавал. Например, он выпустил несколько экземпляров поэмы “Хрустальный желудок ангела” – о том, что в детстве на Урале увидел в заснеженном лесу большой хрустальный желудок и как потом это повлияло на всю его судьбу. Листы “Хрустального желудка” сложил в фанерную коробку вместе с копией мягких сияющих крыльев того ангела, который в результате множества перипетий завещал ему свой желудок, наполненный самоцветами.
Кроме того Тишков являлся обладателем поистине музейной коллекции подобных книг: от крошечных – из двух скрепленных кусочков сосновой коры с какой-нибудь историей в картинке со словом или вздохом уральского уникума Букашкина – до книги-театра Сергея Якунина, вместилища “Случаев” Хармса, где всё грохочет, движется, оттуда смех доносится и плач, а также глухие удары огурцом по голове.
Но гвоздь программы – Пушкин. Протягивается под потолком леска, по ней, как трамвай по рельсам, ездит Пушкин туда-сюда, записывает стихи летящим почерком – гусиным пером на рулоне бумаги – и одаривает ими публику.
Накануне открытия выставки устроители позвонили ночью, они там все очень предупредительные, и спросили:
– Кого пригласить на открытие выставки?
– Из французов? – сквозь сон пробормотал Лёня. – Скажите, чтоб звали гостей поименитей: Анни Жирардо, Бельмондо, “белого блондина в черном ботинке”…
Господи, как я разволновалась, когда мы подлетали к Парижу! Как сильно забилось сердце, даже дыхание перехватило.
В Париже нас встретила дочь Файен – Элиз, преподавательница английского в Сорбонне, из четверых детей она больше всех похожа на Клоди. К маме в гости она обещала сводить нас, когда мы вернемся из Узерша. Мы поселились у нее в фамильном доме-башенке с винтовой лестницей, в глубине Латинского квартала, в шаге от Нотр-Дам. Из нашей мансарды видны были его стрельчатые арки, шпили и знаменитое окно в виде розы.
У нас же в абсолютно пустом пространстве (ковер да кровать) рос золотисто-изумрудный куст бамбука, а на крыше из деревянной кадки тянулась в небо настоящая сосна!
Посреди крупных цветущих подсолнухов стояло плетеное соломенное кресло. Больше всего во Франции мне понравилось сидеть в этом кресле на крыше, есть пирожок горячий с яблоками, пить кофе и смотреть на плывущие по Сене пароходики. Осень, из кафе напротив доносится музыка… Тишина.
Вечером отправились в Нотр-Дам.
Здесь, что ли, Эсмеральда бродила со своей козой?
Здесь они мучали бедного Квазимодо?
Как я переживала за него в детстве, как не одобряла Эсмеральду и всегда твердо верила: если на моем жизненном пути встретился бы такой человек, я ни минуты не раздумывая, подарила бы ему и любовь, и московскую прописку.
Храм был наполнен гулом, и на каждом шагу сидел католический священник с белым воротничком в резном деревянном домике с решетчатым окошком – подходи, исповедуйся!
Говорят, здесь очень пышные проходят венчания, не знаю, мы попали на экскурсию неописуемого количества умственно отсталых людей. Обескураженные величием собора, они радостно делились впечатлениями, вскрикивали, смеялись, гортанно окликали друг друга, как голосистые чайки и бакланы на приморских птичьих базарах. В их легкокрылой стае мы взмыли по узкой и крутой лестнице на башню собора. И чуть не посыпались обратно – ибо химеры на крыше произвели среди наших спутников ужасный переполох.
А поскольку дело происходило на большой высоте, экскурсовод поспешила эту компанию вернуть с небес на землю – созерцать библейских царей на фасаде, копии тех, которым во времена Великой французской революции якобинцы яростно посносили головы, приняв их за французских королей.
Ну, посетили, конечно, Лувр. Лёня ошалел, когда там очутился. В жизни не видела его в таком возбужденном состоянии.
– Делакруа! – кричал он. – “Марианна” знаменитая!!! Прославленная “Смерть Сарданапала”!!! Его невольниц убивают, и его тоже должны убить. Еще Делакруа – “Юная утопленница”!…О Боги!!! “Переход через Альпы Наполеона!” А посмотри, посмотри! Эта картина смешная Жерико – мужик с носом шишковатым! И волосатым лбом. Я ее помню! Ой! “Плот «Медузы», потерпевшей кораблекрушение”!.. “Одалиска” знаменитая лежащая, и курится кальян! – бормотал он в восхищении. – Все полотна тут такие, – он шептал с горящим взором, – создается впечатление, что шагнул туда, в картину, и пошел! Нет, ты только полюбуйся! “Резня на острове Сцио”!!!
Я тоже узнала “Резню”, где турки всех поголовно забирают в неволю, горы трупов и так далее, ее репродукция была напечатана в моей старой детской энциклопедии.
