Ив Монтан пожелал посетить ремесленное училище, он ведь сам был когда-то рабочим парнишкой. Его пригласили в лучшее ремесленное училище, там большой концертный зал, образцово-показательный, и проверенная художественная самодеятельность: они даже в Кремле выступали с коронным номером – сводный хор учеников и преподавателей пел на три голоса песню “Вот эти руки, руки трудовые…”
Ив Монтан тоже спел и произнес речь.
А моя мать Люся это мероприятие записывала на пленку для радиопередачи “Наши трудовые резервы”. Когда Ив Монтан закончил выступление, она побежала взять автограф на его книжку, только что вышедшую в Москве. А у него было паршивое настроение, и он так расписался, – рассказывает Люся, – даже не поймешь – Ив Монтан это или черт знает кто.
Идет она к служебному выходу, вдруг видит – сидит на стуле одна-одинешенька живая легенда французского кино – молодая Симона Синьоре – и горько плачет.
– Симона! – спрашивает Люся. – Что стряслось?
А та, утирая слезы – розовым в белых кружевах платком – довольно, кстати, большим:
– Ив сказал… Я ответила… Ив ушел…
Поругалась с Ивом Монтаном.
Люся говорит:
– Да что вы на него обращаете внимание! Это же мужчины!.. Держите сухой платок!
И вот Симона Синьоре с благодарностью берет клетчатый носовой платок моей мамы Люси, а ей отдает свой, до того мокрый от слез, прямо хоть выжимай!…И этот платок более полувека трепетно хранился Люсей на книжной полке в автобиографической книге Ива Монтана “Солнцем полна голова” с его размашистым автографом на обложке.
С какими принимали Ива распростертыми объятиями до тех пор, пока он не выкинул номер: накупил тут в России вагон голубых, белых, розовых байковых трусов с начесом, необъятных атласных бюстгальтеров, хлопчатобумажных коричневых женских чулок, снял выставочный зал в Париже и развесил по стенам, коварно посмеявшись над скрытой от чужих глаз, интимной компонентой нашего советского прикида.
В конце концов, моя мама Люся, почему-то с группой казахов из Алма-Аты, побывала в Париже – вернулась домой ошеломленная, с пластинкой французских шансонье, которую у нее постоянно выпрашивал Юрий Визбор и друзья радиожурналисты. Все подряд передачи – неважно, про угольные шахты Донбасса, совхоз Ленина или съезды комсомола – они озвучивали этой кучерявой безалаберной пластинкой. Со временем Визбор стал про нее говорить: “мои французы”. И Люсе не раз ему приходилось отвечать:
– Запомни, Визбор: французы – не твои, а мои!
Еще она привезла из Парижа безумную красную шапку, взъерошенную до такой степени, как будто эта шапка горит у нее на голове, и невесомую, легче голубиного пера, невиданную в наших краях синтетическую шубу, которая аж искрилась в темноте, до того постоянно была наэлектризована.
А вскоре неожиданный случай бесповоротно и навсегда приблизил к нам Францию. Ибо отныне там жили такие наши друзья, прямо, как говорится, до последнего вздоха.
Мой папа Лев, блестящий молодой человек, с отличием окончивший Институт международных отношений, владеющий в совершенстве несколькими европейскими языками, работал на Всесоюзном радио в международном отделе и, будучи смуглым черноволосым красавцем, имел среди коллег прозвище “индус”.
В один прекрасный день ему позвонил знакомый редактор из Государственного издательства географической литературы и предложил перевести с французского книжку о путешествии парижского врача Клоди Файен. Она работала в Йемене, лечила арабов. Книга так и называлась – “Французский врач в Йемене”.
– Ой, нет, – испугался Лев. – Перевести целую книжку! Небось, с художественным уклоном…
А тот:
– Да, немного с художественным. Зато впереди – целый год, успеешь, чего там…
Короче, уговорил.
Ну, Лев живет себе, думает, успеется, свои пишет задушевные книги о проблемах социального развития нашей Земли (впоследствии их перевели на множество иностранных языков), мирно собирается с семьей в Гагры. Тут ему звонит редактор:
– Ну как? – спрашивает.
Лев ему во всём признается.
– Что??! – в ужасе вскричал редактор. – Мы погибли! Бросай всё и переводи!!!
И вот в белой войлочной шляпе с бахромой Лев лежит на пляже, перед ним тетрадка на морском песке, рядом книга Клоди Файен, под боком французско-русский словарь – и строчит перевод:
“Муж, дети, спокойное место врача на государственной службе, под сорок лет: обычно этого достаточно, чтобы считать невозможным любое далекое и опасное странствие. Однако, несмотря на это, я еще не оставила мечты моей юности об удивительном путешествии…”
Во время войны Клоди Файен с мужем участвовали в антифашистском движении Сопротивления. Андре Файен, муж Клоди, был приговорен к расстрелу, она его чудом спасла. Тогда он сказал ей, она это нам рассказывала потом, когда мы познакомились поближе: “Проси, чего хочешь”, – сказал он ей. Она ответила: “Не спеши”.
И вот – Париж, любимая работа, четверо детей. Вдруг она чувствует – будто Судьба стучится в Пятой симфонии Бетховена: она должна ехать в Йемен – горную страну на юге Аравии, древнее королевство Билкис, царицы Савской, – лечить людей.
Пока оформляли документы, она готовилась к поездке. Получила диплом по тропической медицине, в Музее человека прослушала курс лекций по этнографии, учила арабский язык, осваивала верховую езду…
Пробил час исполненья желания. Андре отпускает ее на полтора года и остается с детьми в Париже.
Она приезжает в Йемен – как будто высаживается на другую планету, где процветает Средневековье, феодализм, родоплеменной строй, а европейцев на всю эту закрытую для иностранцев страну в общей сложности трое или четверо.
И начинается потрясающий рассказ, который полностью захватил Льва, например, как мадам Файен отказалась лететь на самолете в Сану, столицу Йемена, из Таиза, хотя на этом настаивал принц! – и отправилась в путь на машине по нескончаемой пустыне и плоскогорью… “Поскольку путешествие, – пишет она, а Лев переводит и днем, и ночью, лишь иногда отрываясь на сон или еду, – должно быть медленным, если цель его – восточный город, туда следует ехать тем путем, каким шли старинные караваны, ибо лишь тогда можно ощутить истинную ценность этого города для человека”.
Какие характеры возникали перед изумленным взором Льва, какие судьбы! Начиная от удивительных обстоятельств рождения в Йемене: тут считается, что беременность может длиться годами. Ребенок в утробе, убеждали Клоди Файен местные жительницы, порою затаивается на неопределенное время, а потом развивается дальше по собственному усмотрению, поэтому, возвратившись после двухгодичной отлучки, муж иногда получает радостное извещение, что – как раз к его прибытию, не раньше и не позже, у него родился сын!
Свадьбы, похороны, молитва, утреннее пробуждение города по зову муэдзинов, сладкие пироги из слоеного теста, облитые медом или растопленным маслом, страстный танец под барабаны с кинжалами, пока танцор не впадет в транс, жизнь гаремов, пылевые вихри, подземные воды, арабский язык – столь подходящий и для любви, и для базар-вокзала, и для внезапно вспыхнувшей ярости – тут слышится свист, грохот! А крепкие словечки? Только попробуйте обозвать кого-нибудь “акру”…
