Зато когда он возник на авансцене в голубом камзоле, шляпе, ботфортах, со шпагой на боку, и глава Монтекки – сам Макаренков – сказал ему:
– Бенволио! Когда я умру, то передам тебе всю мою власть и деньги!
Сергей кивнул, довольный, потирая ладони.
– …но умру я нескоро! – добавил Макаренков-Монтекки.
Сергей состроил такую физиономию, что зал покатился со смеху.
Правда, семья, включая дедушку, очень переживала, что по роли наш мальчик в ночной потасовке наносит Антонио удар в спину с последующей репликой несчастного: “Ах, храбрецы! Мерзавцы! В спину!..”
Нас обуревали противоречивые чувства: волнение, радость… и надежда – чем черт не шутит, может, обойдется, и этот злополучный удар в спину удастся миновать? В результате в пылу преследования рапира воинственного Бенволио была слегка занижена в полете, так что укол пришелся герою-любовнику точно в ягодицу.
– Нет, ну каково? – возмущался директор по продажам Витя Левченко, блистательный исполнитель роли Антонио. – Тишков мне как дал по заднице! У меня дальше реплика: “Ах, храбрецы! Мерзавцы! В спину!..” А меня такой смех разобрал! Я хохочу – не могу остановиться. Еле взял себя в руки!
“…Как приятно было сидеть перед тобой, не страшась ни чумы, ни сверкавших перед самым носом шпаг, и наблюдать захватывающие издательские страсти – совсем как в жизни! Совсем как у Шекспира! – писала мне Ирка после эпохального действа в театре на Страстном. – Представляю, что испытывала ты, когда твоя родная кровь и плоть произносила монологи и обнажала клинок! Говорят, гордость – это то, от чего собственное эго надо отучать и пряником, и бубликом, и даже шлепком, но, по-моему, бывают такие моменты, когда ее должно быть много, и она должна быть написана не где-то, а прям на лице…”
Каждая наша встреча была сродни фейерверку, который она проморгала тогда на мосту над Темзой, мы широко и подробно праздновали жизнь, не омрачая миг довольно редкого свидания житейскими невзгодами. Общение с Иркой – особое удовольствие: всё светится вокруг, мерцает, материя в ее случае недвусмысленно подтверждала свою иллюзорность, а ликование в чистом виде – свою единственную реальность.
Народ вокруг чувствовал это, по-своему реагировал: заходим в грузинский ресторанчик, там звучит песня: “Постой, паровоз, не стучите, колеса…” Хозяин увидел нас и сменил пластинку, поставил красивое хоровое грузинское песнопение. Такую проявил душевную тонкость.
“Легкое верно”, сказал Чжуан-цзы, но это вторая половина изречения. До этого “легкого” большой путь, “легкое” надо выстрадать.
Жизнь ее с детства была ареной борьбы телесности и духа, может, это путь воспитания внутреннего дракона, не по своей воле выбранный. Уже в юности стало садиться зрение, всё утонуло в тумане, после операции в клинике Федорова мир открылся ей в ясности и красочности, и еще долго жизнь казалась сказочным театром, который удивляет и приносит сюрпризы на каждом шагу.
Года не проходило, чтобы с ней что-нибудь не приключилось – “но я, несмотря на очередное небольшое фиаско, бодра, весела и ужасно энергична…”
“После месяца бобово-углеводной диеты летаю туда-сюда как на крыльях. Встаю в шесть утра, и понеслась. Тонус такой влюбленности, но не в кого-то, а в ощущение себя бодрой, уверенной и чертовски привлекательной. Все в один голос это утверждают, при этом упирают на цветущий здоровый вид и ту энергию, которую он излучает…”
Неимоверными усилиями отремонтировав “костяк”, она полностью восстановила движение, и не простое, а ту неподражаемую пластику, которая позволяла ей идти, почти не касаясь Земли, и знай себе танцевать без устали на протяжении пяти-шести-семи часов под звездами Сахары или Калахари, Чиуауа, плато Колорадо – я совсем запуталась в ее марш-маневрах. Более того, она мечтала открыть собственную школу танца, раскрывающего внутренний космос, ибо знала секрет, как преодолеть узость наших границ.
Однако прием антибиотиков после чреды операций повлек за собой строжайшую диету; но как это преподносится!
“Теперь о здоровье – тема, давно набившая оскомину. Кто будет говорить, что я ничего не ем, – не верьте. Просто я исключила из рациона все виды сахара, белой муки и риса, продуктов с добавлением дрожжей и тех, на которых образуется плесень, а также кофе, сыра, грибов, алкоголя, уксуса и т. д. А что же тогда можно? Любую рыбу и мясо, только не копченые, а свежие. Почти все овощи и салаты. Можно есть содовый ржаной хлеб, дикий рис, гречневую кашу (пришлите мне со следующей оказией пару килограмм, а то я купила китайскую гречку, так она после трех минут варки превратилась в прогорклую размазню – что с них взять, с китайцев), оливковое и сливочное масло, живой натуральный йогурт и творог, орехи – но в скорлупе, когда они хранятся в очищенном виде, на них образуются невидимые грибки плесени. То же, к моему великому сожалению – и на сухофруктах. Чай, кофе, соки – нельзя, зато минеральную воду негазированную – в любых количествах. Из травяных и популярных здесь фруктовых чаев – только ромашковый. А также три раза в день – сок алоэ и ампулы с дружелюбной бактерией, которая вселяется на место вредителя.
Так что прошу за меня не волноваться: ем за троих, поскольку в отсутствие сахара организм бунтует. Ведь сахар-то как раз и есть основное топливо для кандиды – бактерии, которая живет в любом организме, но вырвавшись из-под контроля хотя бы раз, она становится неуправляемой…”
Профессор! Она бы диссертацию защитила, если б хотела, о мириадах систем самооздоровления, дыхательной гимнастике, йоге, о диетах – очищающих, воскрешающих, возносящих на высшие уровни сознания…
Сколько книжек на эти животрепещущие темы могло бы выйти из-под ее пера, как ярко, живо, колоритно они были бы написаны.
Глушить ромашку, запивая соком алоэ, закусывая дружелюбной бактерией – да тут кто хочешь потонет в меланхолии. А она нет, просит Аню с Женей прислать ей семечек нечищеных, подсолнечных и тыквенных, лучше не поджаренных, и – как-нибудь на будущее – книжку “Зияющие высоты”, автор, кажется, Зиновьев…
…Я охраняю себя в телесности, блюду себя в слове, я умерен в пище, я ведаю истину и ею выпалываю плевелы, любовь мое избавление…
Оставаясь текучей как вода и твердой как камень, она продолжала борьбу, не снижая полета.
“Вот уже месяц как я вернулась из Нью-Йорка. Всего месяц, а кажется, что я там была пару лет назад. Время бежит просто страшно. Гляжу на себя как будто со стороны и спрашиваю непонятно кого – что, вот это и есть моя жизнь? И это время я потом буду вспоминать как свою молодость? Не то чтобы я ею недовольна по большому счету – уж мне-то грех жаловаться. Просто жадная натура Стрельца хочет всё время чего-то еще – новых событий и ощущений каждый день, постоянного разнообразия. Отсюда порой чувство неудовлетворенности, перепады настроения. В такие минуты привожу себя в чувство тем, что оглядываюсь по сторонам и вижу, что 95 процентов людей живет в сто раз скучнее и бесцельнее, чем я. И так жить я уже не смогу, да и не буду, что бы ни случилось…”
