— Должно быть, как матери вам приходится нелегко.
— Все вышеперечисленное, что характеризует Джейкоба как идеального сына, одновременно отличает его от обычного ребенка. Всю свою сознательную жизнь Джейкоб тянулся к сверстникам, но я постоянно видела, как смеются над ним и отвергают его. Вы не можете себе представить, каково это растягивать губы в улыбке, когда твой сын получает медаль за то, что пропустил больше всех подач в бейсболе. А когда привозишь его в школу и он выходит из машины в огромных наушниках, которые помогают ему изолироваться от шумных и людных коридоров, то приходится закрывать глаза, чтобы не видеть, как другие дети смеются за его спиной.
— Если бы я пришел к вам во вторник, — спрашиваю я, — на что я обратил бы внимание?
— На еду. По вторникам еда должна быть красной. Клубника, малина, томатный суп. Суши из тунца. Жареное мясо с кровью. Свекла. Если еда не красная, Джейкоб очень нервничает, иногда он уходит к себе в комнату и перестает с нами разговаривать. У каждого дня недели свой цвет, в еде и в одежде. В его платяном шкафу вещи висят согласно цветам радуги, и вещи разных цветов не должны соприкасаться. — Она поворачивается к присяжным, как мы и репетировали. — Джейкоб нуждается в режиме. Каждое утро он встает в двадцать минут седьмого, даже по выходным. Он точно знает, в котором часу должен выйти из школы, когда вернуться домой. Он никогда не пропускает сериал «Блюстители порядка», который идет по кабельному ежедневно в половине пятого. Во время просмотра он делает записи в своих дневниках, несмотря на то что некоторые серии видел уже раз по десять. Он всегда кладет свою зубную щетку с левой стороны раковины, садится на заднем сиденье со стороны водителя, даже если оказывается единственным пассажиром в машине.
— Что происходит, если нарушается привычный уклад жизни Джейкоба?
— Он очень расстраивается, — отвечает Эмма.
— Поясните суду.
— В детстве он кричал или у него случалась истерика. Сейчас он, скорее всего, уйдет в себя. Лучше всего это объяснить так: вы будете видеть Джейкоба, но его не будет рядом.
— У вас есть еще один сын, не так ли?
— Да. Тео. Ему пятнадцать.
— У Тео тоже синдром Аспергера?
— Нет.
— Вещи Тео тоже висят согласно цветовому спектру?
Она качает головой.
— Чаще всего они кучей валяются на полу.
— Он по вторникам тоже ест только красную пищу?
— Он ест все, что не прибито гвоздями, — отвечает Эмма, и кто-то из женщин-присяжных смеется.
— Случается, что Тео не хочет с вами разговаривать?
— Разумеется. Он же обычный подросток.
— Существует ли разница между тем, как замыкается в себе Тео и как Джейкоб?
— Естественно, — отвечает Эмма. — Тео не разговаривает со мной, потому что не хочет, а Джейкоб не идет на контакт, потому что не может.
— Вы предпринимали шаги, чтобы помочь Джейкобу лучше адаптироваться в социальных ситуациях?
— Да. — Она молчит, потом откашливается. — Я наняла частного наставника, чтобы помочь ему развить способность к социальной адаптации, — Джесс Огилви.
— Джейкобу нравилась Джесс?
Глаза Эммы наполняются слезами.
— Да.
— Откуда вам это известно?
— Ему было с ней спокойно, а он не со многими людьми не чувствует напряжения. Она заставляла его совершать… Она сподвигала его на то, что он никогда бы… — Эмма замолкает и закрывает лицо руками.
«Какого черта?»
— Миссис Хант, — заканчиваю я допрос, — спасибо. Больше вопро…
— Подождите! — восклицает она. — Я еще… не все сказала.
Вот так новость! Я едва заметно отрицательно качаю головой, но Эмма не сводит глаз с Джейкоба.
— Я просто… хотела сказать… — Она поворачивается к присяжным. — Джейкоб сказал мне, что не желал ей смерти, он не виноват…
Мои глаза чуть не вылезают из орбит. Этого мы не обговаривали. Опасная территория!
— Возражаю! — выкрикиваю я. — Показания с чужих слов.
— Вы не можете возражать собственному свидетелю, — с радостной улыбкой отзывается Хелен.
Но я не собираюсь давать волю собственному свидетелю, а то он загубит не только себя, но и нас всех.
— Тогда я закончил, — заявляю я и сажусь рядом с Джейкобом, внезапно испугавшись, что сажусь не я один.
ДЖЕЙКОБ
Она сказала им.
Мама сказала им правду.
Я смотрю на присяжных, на каждого из них — прямо в их ожидающие лица, ведь теперь они должны понять, что я совсем не чудовище, каким описали меня все эти свидетели. Оливер обрывает маму, чтобы она не успела сказать остальное, но, разумеется, присяжные понимают.
— До начала перекрестного допроса, представители сторон, — говорит судья, — я бы хотел наверстать упущенное вчера из-за раннего прекращения слушания по делу. Никто не возражает, если мы закончим с показаниями этого свидетеля, прежде чем объявим перерыв до завтра?
Вот тогда я смотрю на часы и вижу, что уже четыре.
Мы должны уходить прямо сейчас, чтобы я вовремя, в 16.30, к началу «Блюстителей порядка» оказался дома.
— Оливер, — шепчу я, — возражайте.
— Нельзя допустить, чтобы на все выходные в памяти присяжных остались последние слова твоей матери, — шипит в ответ Оливер. — Джейкоб, мне плевать, как ты это переживешь, но тебе придется смириться.
— Мистер Бонд, — говорит судья, — посвятите нас в суть вашей беседы.
— Мой клиент только что дал знать, что не против продолжить заседание.
— Вот и чудесно! — восклицает судья Каттингс, хотя в чем здесь чудо? — Мисс Шарп, свидетель ваш.
Встает прокурор.
— Миссис Хант, где был ваш сын после обеда двенадцатого января?
— Он пошел к Джесс на занятие.
— Каким он вернулся домой?
Она колеблется.
— Встревоженным.
— Почему вы так решили?
— Он побежал к себе в комнату и спрятался в шкафу.
— Он причинял себе вред?
— Да, — отвечает Эмма. — Он стал биться головой о стену.
(Мне интересно это услышать. Когда со мной случается припадок, я плохо помню, что происходит.)
— Но вам удалось его успокоить, не так ли?
— В конечном счете.
— Каким образом? — спрашивает прокурор.
— Я погасила свет и включила его любимую песню.
— Песню Боба Марли «Я застрелил шерифа»?
— Да.
