— Я волнуюсь только о перекрестном допросе, — признается Эмма.
И это единственное, что она успевает сказать, прежде чем я хватаю ее в охапку и целую. И тоже не слишком нежно. Как будто изливаю на нее переполняющие меня чувства, которые не могу выразить словами.
Когда она высвобождается из моих объятий, губы у нее розовые и припухшие, и я тут же снова бросаюсь к ней, но она кладет руку мне на грудь, чтобы сдержать мой порыв.
— Боже мой! — На ее лице появляется улыбка. — Ты ревнуешь!
— А к чему, черт побери, все эти экивоки? «Глупо заставлять тебя тащиться…»
— Так и есть. Он отец мальчиков, а не просто посторонний с улицы.
— Значит, он будет спать здесь, прямо за этой стеной?
— «Спать» — ключевое слово в этом предложении, — говорит Эмма. — Он здесь ради Джейкоба. Поверь мне, у Генри нет скрытых мотивов.
— Но раньше ты его любила.
Она удивленно приподнимает брови.
— Неужели ты думаешь, что я все пятнадцать лет сидела и тосковала по нему? Ждала момента, когда он опять войдет в эти двери, чтобы я могла спрятать его наверху в спальне и соблазнить?
— Нет, — отвечаю я. — Но я бы не стал сбрасывать его со счетов.
Она секунду пристально смотрит на меня и заливается смехом.
— Ты не видел его идеальную маленькую женушку и идеальных дочурок. Поверь мне, Оливер, я не являюсь любовью всей его жизни, той, что он не может забыть.
— Ты моя любовь, — признаюсь я.
Улыбка сползает с ее лица. Она встает на цыпочки и целует меня в ответ.
— Разве это тебе не нужно?
Мы оба вздрагивает от голоса Джейкоба и отстраняемся друг от друга. Он стоит в дверях, одна рука лежит на ручке двери, в другой он держит мой портфель.
— Ты только что… — Он подыскивает слова. — Вы двое…
Не говоря больше ни слова, он с такой силой швыряет в меня портфель, что я охаю, когда его ловлю. Он бежит по коридору в свою комнату и хлопает дверью.
— Что он видел? — лихорадочно спрашивает Эмма. — Когда он вошел?
Внезапно в дверях появляется Генри. Он озадаченно смотрит в ту сторону, где скрылся Джейкоб, потом переводит взгляд на Эмму.
— У вас все в порядке?
Эмма поворачивается ко мне.
— Думаю, тебе лучше поехать домой, — говорит она.
ЭММА
Когда я вхожу в комнату Джейкоба, он согнулся над столом, мурлычет себе под нос песню Боба Марли и яростно пишет поперек зеленой книги для записей:
1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144, 233
Я беру из его рук карандаш, и он поворачивается на своем вращающемся стуле.
— «Я сделала тебя рогоносцем, милый?» — с горечью произносит он.
— Никаких цитат из фильмов, — говорю я Джейкобу. — Особенно из «Остина Пауэрса». Я знаю, что ты расстроен.
— Еще бы! Я-то думаю, что мама обсуждает с моим адвокатом свидетельские показания, которые будет давать в суде, а вместо этого она засовывает ему в горло свой язык! Да, есть от чего расстроиться.
Я усмиряю вспыхнувшую внутри злость.
— Во-первых, я абсолютно готова давать показания. Во-вторых, я не собиралась его целовать. Само собой получилось.
— Такие вещи сами собой не случаются, — возражает Джейкоб. — Ты либо хочешь, чтобы это произошло, либо нет.
— Что ж, тогда ладно: думаю, за пятнадцать лет одиночества я заслужила, чтобы кто-то обратил на меня внимание.
— Не «кто-то», — говорит он, — а мой адвокат.
— Он всецело поглощен твоим делом, Джейкоб.
— Да плевать на него! Если он не будет справляться, я всегда могу его уволить. Но ты, — вопит он, — как ты могла так со мной поступить? Ты моя мать!
Я встаю лицом к нему, так близко, что наши пальцы ног соприкасаются.
— Мать, которая положила на алтарь всю свою жизнь, чтобы заботиться о тебе, — отвечаю я. — Мать, которая настолько тебя любит, что не задумываясь поменялась бы с тобой местами. Но это не означает, что я не заслуживаю счастья.
— Что ж, надеюсь, ты будешь на седьмом небе, когда я проиграю этот суд из-за того, что ты была слишком занята развратом.
И вдруг я отвешиваю ему пощечину.
Не знаю, кто из нас больше удивлен. Я никогда в жизни не била Джейкоба. Он прижимает ладонь к щеке, где алеет отпечаток моей ладони.
— Прости! Боже мой, Джейкоб, прости меня! — извиняюсь я, и слова наскакивают друг на друга. Я убираю его руку, чтобы посмотреть на дело рук своих. — Сейчас принесу льда, — говорю я, а он смотрит на меня так, как будто никогда раньше не видел.
Поэтому, вместо того чтобы уйти, я сажусь на кровать и прижимаю его к себе, как делала в детстве, когда он был еще маленьким, а окружающий мир слишком огромным для него. Я раскачиваюсь из стороны в сторону, чтобы не пришлось ему.
Постепенно он обмякает.
— Джейкоб! — окликаю я. — Я не хотела тебя обидеть.
И лишь после того как он кивает, я понимаю, что повторила те же самые слова, которые Джейкоб сказал мне о Джесс Огилви.
За годы приступов, припадков и истерик я сдерживала Джейкоба, сидела на нем, держала, как вазу, — но никогда раньше не била. Я знаю неписаные правила: «Хорошие родители никогда не поднимают руку. Поощрение действеннее наказания». Однако одного-единственного мгновения разочарования хватило, чтобы понять: я не могу одновременно быть матерью, в которой он нуждается, и женщиной, которой хочу быть, — и как отрезало.
Неужели с Джейкобом произошло нечто подобное?
Вечером Оливер звонил четыре раза, но я не отвечала, когда на определителе высвечивался его номер телефона. Может быть, так я себя наказывала, а может, просто не знала, что сказать.
В начале третьего ночи дверь моей спальни приоткрылась. Я тут же села на постели, ожидая появления Джейкоба. Но вошел Генри. На нем были штаны от пижамы и футболка с надписью «Другого места как 127.0.0.1 не найдешь».
— Я заметил, что у тебя горит свет, — сказал он.
— Не спится?
Генри покачал головой.
— А тебе?
— Нет.
Он указал на край кровати.
— Можно?
Я подвинулась. Он присел, но не отводил взгляда от подушки за моей спиной.
— Знаю, — начала я, — это может показаться немного странным…
— Нет, просто теперь я сплю на левой стороне, как и ты. Интересно, как так получилось?
Я откидываюсь на изголовье кровати.
— Существует много вопросов, на которые у меня нет ответа.
