— Не говори это своему адвокату. Ему для победы необходим синдром Аспергера.
Я смотрю на руки Джейкоба. Пальцы все изгрызены, часто до крови. Раньше, до школы, мама заматывала ему пальцы лейкопластырем. Однажды в коридоре я услышал, как две девчонки называли его «мамочкин сынок».
— Слушай, Джейкоб, — тихо говорю я. — Я сейчас тебе кое-что скажу, только об этом никто не должен знать, ладно?
Его рука, опущенная вдоль тела, дернулась.
— Секрет?
— Да. Только маме не говори.
Я хочу ему рассказать. Я так долго хочу хоть кому-нибудь рассказать. Но, возможно, Джейкоб прав: если не находишь места в этом мире, то, о чем забываешь, становится больше и еще непонятнее. В горле стоит ком, из-за него мне кажется, что в комнате нечем дышать. И внезапно я громко плачу как ребенок; утираю глаза рукавом и пытаюсь сделать вид, что мой брат не стоит перед судом; что моего брата не должны посадить в тюрьму, — разве не кармическая расплата за все мои дурные поступки и мысли?
— Я был там, — бросаю я. — Я был там в тот день, когда умерла Джесс.
Джейкоб не смотрит на меня — может, оно и к лучшему. Он начинает чуть быстрее размахивать рукой, потом подносит ее к горлу.
— Я знаю, — признается он.
Мои глаза расширяются от изумления.
— Знаешь?
— Конечно, знаю. Я видел твои следы. — Он смотрит поверх моего плеча. — Именно поэтому я так и поступил.
О боже! Она рассказала Джейкобу, что я шпионил за ней голой, сказала, что пойдет в полицию, а он заткнул ей рот. Теперь я всхлипываю: не могу отдышаться.
— Прости.
Он не касается меня, не обнимает, чтобы успокоить, как сделала бы мама. Как поступил бы любой другой человек. Джейкоб продолжает вертеть рукой, как вентилятор, а потом повторяет мои слова: «Прости. Прости» — словно эхо, лишенное своей музыки, словно дождь по жестяной банке.
Это просодия. Особенность больных синдромом Аспергера. Когда Джейкоб был маленьким, он повторял вопросы, которые я ему задавал, и бросал их в меня, словно бейсбольный мяч, вместо того чтобы ответить. Мама сказала, что это сродни его цитатам из фильмов — вербальной самостимуляции. Так Джейкоб смакует во рту слова, когда не знает, что сказать в ответ.
Тем не менее я позволил себя убедить, что этим своим механическим, монотонным голосом он просил и моего прощения.
ДЖЕЙКОБ
В тот день, когда мы вернулись домой после суда, я вместо «Блюстителей порядка» решил посмотреть другое видео. Это домашняя видеосъемка, когда я был еще крошкой, мне всего один год. Должно быть, праздновали мой день рождения, потому что наличествовал торт, а я улыбался и хлопал в ладоши, что-то лепетал, похожее на «мама», «папа» и «молоко». Каждый раз, когда меня окликали по имени, я смотрел прямо в объектив.
Я выгляжу нормальным.
Мои родители счастливы. Папа рядом, его нет ни на одном видео, где мы с Тео. У мамы еще не залегла морщинка между глаз. В конце концов, многие снимают домашнее видео, чтобы запомнить счастливые мгновения, а не для того, чтобы что-то забыть.
Далее на видео записаны отнюдь не счастливые мгновения. Внезапно, вместо того чтобы засунуть пальцы в торт и широко улыбнуться, я сижу, раскачиваясь, перед стиральной машинкой и наблюдаю, как крутится одежда. Лежу перед телевизором и, вместо того чтобы смотреть программу, выстраиваю части конструктора «Лего». Больше в фильме папа не появляется; вместо него мелькают другие, незнакомые мне люди: какая-то женщина с вьющимися желтыми волосами и футболке с изображением кота. Она садится со мной на пол и удерживает мою голову, чтобы я сосредоточился на головоломке, которую она предлагает. Дама с ярко-голубыми глазами о чем-то беседует со мной, если это можно назвать беседой.
Дама: Джейкоб, хочешь пойти в цирк?
Я: Хочу.
Дама: Что ты хочешь увидеть в цирке?
Я молчу.
Дама: Скажи: «В цирке я хочу увидеть…»
Я: В цирке я хочу увидеть клоунов.
Дама (угощая меня драже «М&М»): Я люблю клоунов. Тебе нравится цирк?
Я: Да. Я хочу увидеть клоунов.
Дама (угощая меня тремя драже): Джейкоб, это просто отлично!
Я запихиваю драже себе в рот.
Эти фильмы мама снимает как доказательство того, что я стал другим, не таким, как раньше. Не знаю, о чем она думала, когда записывала. Разумеется, она не собиралась сидеть и пересматривать снова и снова эти фильмы — зрительный эквивалент пощечины. Может быть, в ней живет надежда, что однажды на ужин пожалуют фармацевты, просмотрят кассеты и выпишут ей чек за «моральный вред».
Внезапно на экране вспыхивает серебристая полоска, я тут же зажимаю уши, а потом начинается другой отрезок фильма. Его случайно записали на оскароносный фильм о малыше-аутисте. Здесь я уже намного старше. Снимали всего год назад, когда я собирался на школьный бал.
Снимала Джесс. Она заглянула в тот день, когда я готовился к балу, чтобы увидеть окончательный результат наших подготовок. Я даже слышу ее голос: «Джейкоб, ради бога, подойди к ней. Она тебя не укусит». Изображение качнулось, словно аттракцион в парке, и я вновь слышу голос Джесс: «Вот так, вот так!».
Мама берет фотоаппарат и снимает меня с моей спутницей. Девушку зовут Аманда, она учится со мной в одной школе. На ней оранжевое платье — вероятно, именно поэтому я отказываюсь близко к ней подходить, хотя обычно делаю то, что велит Джесс.
В телевизоре, как будто я смотрю реалити-шоу, и Джейкоб не я, он — персонаж. Это не я закрываю глаза, когда мама пытается сфотографировать меня на лужайке. Это не я подхожу к машине Аманды и забираюсь, как всегда, на заднее сиденье. «Ой, нет!» — раздается мамин голос, а Джесс начинает смеяться. «Совершенно вылетело из головы», — признается она.
Внезапно камера быстро поворачивается, и лицо Джесс ужасно близко.
— Привет всем! — восклицает она и делает вид, что хочет проглотить камеру. Джесс улыбается.
Потом бежит красная полоска, которая словно штора опускается на экран. Внезапно мне опять три года, я ставлю зеленый кубик на голубой, венчает это все желтый, как показывала мне психотерапевт. «Джейкоб! Молодец!» — восклицает она и в качестве награды сует мне игрушечный трактор. Я переворачиваю его и верчу колеса.
Я хочу, чтобы на экране опять показалась Джесс.
— «Хотел бы я знать, как тебя потерять».
Внезапно внутри у меня все съеживается — как будто я стою с группой ребят в школе и понимаю, что я один не понял смысл шутки. Или что я сам — предмет насмешек.
Я начинаю думать, что сделал что-то дурное. По-настоящему дурное.
Не зная, как с этим справиться, я беру пульт и перематываю кассету прямо на начало, к тому времени, когда я был таким, как все.
