— Что за черт! — ругаюсь я, срывая боа с шеи, и слышу хихиканье. Заглядываю под кровать и вижу, что там прячется младшая дочь моего отца, кажется, Грейс.
— Ты произнес плохое слово, — говорит она мне.
— Что ты тут делаешь?
— Это ты что тут делаешь? — в свою очередь спрашивает она. — В моей комнате?
Я плюхаюсь назад на матрас. Между прилетом и беседой мне удалось поспать каких-то четыре часа. Неудивительно, что я дерьмово себя чувствую.
Девочка выползает из-под кровати и садится рядом со мной. Она на самом деле еще крошка — хотя я не очень разбираюсь в детях. Ногти на ногах у нее накрашены розовым лаком, а на голове пластмассовая тиара.
— Почему ты не в школе?
— Потому что сегодня пятница, глупый, — отвечает Грейс, хотя ее ответ ничего мне не проясняет. — У тебя такие большие ноги! Больше, чем у Леона.
Кто такой Леон? Но она хватает плюшевую свинью и прижимает ступню игрушки к моей голой ступне.
Мои часы лежат на туалетном столике, рядом с книгой о мышонке, который был настолько робким, что стеснялся назвать свое имя. Я прочел эту сказку вчера, когда ложился спать. На часах 6.42, но мы рано уезжаем. Нужно еще успеть на самолет.
— Ты мой брат? — спрашивает Грейс.
Я смотрю на нее. Пытаюсь изо всех сил, но не могу обнаружить в нас ничего общего. Вот это действительно странно, потому что мама всегда говорила, что я напоминаю ей отца. (Для протокола: сам я этого сходства не замечаю. Я светловолосый, а у остальных членов моей семьи волосы темные.)
— Похоже на то, — отвечаю я.
— Тогда почему ты с нами не живешь?
Я оглядываюсь на стену, где висит плакат с принцессой, а в углу на столике стоит фарфоровый чайный сервиз.
— Не знаю, — отвечаю я, хотя истинный ответ: «Потому что у меня есть еще один брат».
Вот что произошло вчера вечером.
Я спустился с самолета и увидел, что родители — и мама, и папа — ждут меня за стойкой службы безопасности аэропорта.
— Что за черт! — воскликнул я.
— Именно это я и хотела спросить, Тео! — заявляет мама.
Но прежде чем она успевает бросить мне обвинение, отец говорит, мы поедем к нему домой, чтобы все обсудить.
Все двадцать минут по дороге к дому он вел глупые разговоры, а я чувствовал, как мама взглядом прожигает мне в темени дырку. Когда мы подъезжаем, я замечаю настоящую красавицу, которая, должно быть, и есть его жена. Потом он провел меня в библиотеку.
У него современный дом, совершенно не похожий на наш. В нем есть окна во всю стену и черный кожаный диван с прямыми углами. Библиотека напоминает комнату, сошедшую с журнальных иллюстраций врачебных кабинетов, — жить тут не захотел бы никто. У нас диван обит какой-то красной тканью с защитой от пятен, тем не менее на нем осталось пятно в том месте, где я однажды пролил виноградный сок. «Молнии» на двух подушках сломаны. Но когда хочется плюхнуться на диван и посмотреть телевизор — нет лучше нашего дивана.
— Знаешь, — говорит отец, жестом приглашая меня садиться, — все это немного странно.
— Ага.
— Я имею в виду, у меня нет морального права упрекать тебя в побеге из дома. Рассказывать, что ты до смерти напугал маму. Я не стану тебе говорить, что она жаждет крови…
— Так и не говори!
Он опустил руки между колен и хлопнул в ладоши.
— Как бы там ни было, я много думал, но не стану делиться своими размышлениями. — Он смотрит на меня. — Я полагаю, ты проделал весь этот путь, чтобы я тебя выслушал.
Я молчу. Он кажется мне таким знакомым, но это сумасшествие, поскольку я лишь дважды в год разговариваю с ним по телефону: на Рождество и в свой день рождения. Однако в этом, вероятно, и проявляются родственные связи. Они возобновляются с того места, где прервались, даже через пятнадцать лет.
Я хочу рассказать, зачем прилетел к нему: о том, как арестовали Джейкоба, о своем проникновении в чужие дома, о телефонном сообщении, которое я так и не передал маме (банк отказывает ей во втором займе), — но все слова застряли у меня в горле. Я давлюсь ими, пока не начинаю задыхаться, пока слезы не брызгают из глаз, и ничего из вышеперечисленного не говорю.
— Почему всем на меня плевать? — спрашиваю я.
Не это я хотел сказать. Я хотел, чтобы он видел, каким я стал ответственным юношей, который пытается спасти свою семью. Хотел, чтобы он покачал головой и подумал: «На меня нашло помутнение. Я должен был с ним остаться, узнать его получше. Он вырос таким молодцом!» А вместо этого я, рыдая, несу какую-то чушь, из носа текут сопли, волосы падают на глаза… Я внезапно ощущаю чудовищную усталость. Я так устал!
Когда очень сильно чего-то ждешь, обязательно будешь разочарован. Я уже давно познал эту истину. Но если бы рядом сидела мама, она бы тут же меня обняла. Погладила бы по спине, попросила успокоиться, а я бы позволил себе поплакаться ей в жилетку, пока мне не стало бы лучше.
Отец откашлялся, но и пальцем ко мне не прикоснулся.
— Я… не очень… смыслю в таких вещах, — сказал он и встал.
Я вытер глаза, думая, что он хочет меня обнять, но вместо этого он достал из заднего кармана свой бумажник.
— Вот, возьми! — протянул он мне несколько двадцаток.
Я смотрю на него, и помимо воли из моего горла вырывается смех. Моего брата судят за убийство, мама хочет получить мою голову на блюде, будущее настолько туманно (может быть, я погибну в угольной шахте), а отец даже не может похлопать меня по спине, успокоить, сказать, что все будет в порядке. Вместо этого он протягивает мне деньги и думает, что шестьдесят баксов смогут исправить ситуацию.
— Прости, — извиняюсь я, уже веселясь от души. — Прости, пожалуйста.
Внезапно меня озаряет: не мне следует просить прощения!
Не знаю, о чем я думал, когда направлялся сюда. В жизни не существует серебряных пуль, человек должен сам выкарабкиваться из глубокой грязной ямы, которую себе выкопал.
— Лучше сходи и приведи маму, — говорю я.
Он определенно считает меня сумасшедшим: я смеюсь как ненормальный, хотя еще минуту назад рыдал. Когда отец встает — с облегчением, как мне кажется, и готовый убраться подальше, — я понимаю, почему он кажется мне таким знакомым. Дело не в том, что мы похожи, не говоря уже о том, что имеем один генокод. А потому что его явный дискомфорт, желание отвести взгляд и избежать физического контакта так сильно напомнили мне брата.
Мы с мамой не разговариваем всю дорогу, пока отец везет нас в аэропорт. Я и слова не произношу, когда отец передает ей чек, а она смотрит на цифру и немеет.
— Просто возьми, — говорит он. — Жаль… жаль, что я не могу быть рядом с ним.
