Великий путешественник встретил нас с Юлей очень радушно, готовый рассказывать и пересказывать, как все было, со всеми подробностями, хотя каждый шаг в сельве Амазонии, предупредил он, достоин отдельного романа.
Итак, он начал:
– Неделю я уже в Москве и, как видите, в состоянии членораздельно отвечать на ваши вопросы.
Я включила диктофон – парижский, высшего качества, способный регулировать скорость записи, и мы почти час сидели с Юлей, затаив дыхание, слушали рассказ Виталия о том, как живут племена яномами в верховьях Ориноко. Сундаков с Яцеком Палкевичем увидели яномами первыми. Это очень важно. Увидели первыми и не напали. Это означало одно: у белолицых нет коварных замыслов.
– Но самое интересное, – рассказывал Виталий, – яномами не имеют никакого представления об окружающем мире дальше их района джунглей. И вполне этим счастливы.
Тут я решила проверить, как идет запись. Нажала на «стоп», перемотала пленку, включаю – боже мой! Такого героя! Географа, академика – на глазах ученика – я записала на «буратине». Это когда слова разборчиво, но очень быстро и высоким голосом.
Я понимала: то, что было, уже не повторить, и предложила оставить как записалось.
– Ну уж нет! – возмутился Сундаков. – Народ подумает, что я вернулся из джунглей не таким, каким уехал.
И мужественно начал сначала.
Я снова включила диктофон, и вновь зазвучала удивительная история о том, как в верховьях Ориноко два путешественника в непроходимой сельве нашли тех, о ком они столько слышали и мечтали, к кому они столько лет стремились. Нетронутая цивилизация, племя низкорослых людей, чья одежда состоит из веревочек, обвязанных вокруг талии, а тела разрисованы красной и черной красками. Женщины там, он рассказывал, очень красивы, мужчины – охотники и воины, в качестве оружия используют копья, луки и стрелы, наконечники которых пропитываются ядом кураре. И что самое интересное, яномами не имеют никакого представления об окружающем мире за их участком джунглей. И, похоже, вполне этим счастливы.
Я снова: дай, думаю, проверю, как проходит запись? Остановила, отмотала. Караул! Теперь записалось на «карабасе барабасе». Это когда вообще ничего не понятно – и очень низким голосом:
– ОАОАММММ… – как будто на языке яномами.
– Все, – сказал Сундаков.
И я с гордостью отметила, что своим техническим кретинизмом практически до смерти замучила самого прославленного выживальщика у нас на планете. Сундаков и на Юлю стал поглядывать с подозрением – что ж за ученик может быть у подобного учителя?
Тогда я говорю:
– Виталий! Держитесь, вы не должны падать духом!
– Да, – ответил он мне слабым голосом.
Помедитировал немного, собрался с силами:
– …и вот мы на катере, – снова говорит, – поплыли по Ориноко… потом на лодке, потом на долбленке, потом пешком. Было очень жарко, было холодно, тропические ливни, шкура висит лохмотьями – мгновенные ожоги, повышенная влажность, очень трудно двигаться, дышать. Джунглями мы уже были сыты по горло, поэтому мгновенного переноса в первобытные века не ощущали. А только: слава богу, дошли, теперь можно высушиться и отдохнуть.
– С чего же вы начали разговор? С подарков? – спросила я.
Холодное презрение отразилось на лице любителя нехоженых троп.
– Это огромное заблуждение: чтобы вызвать расположение туземцев, надо им дарить бусы и бубенчики. На самом деле за такое могут убить.
– Почему? – спросили мы с Юлькой хором.
– Да потому что вы явились на их территорию и все, включая ваши потроха, принадлежит им. Раз мне что-то вручают, значит, я сам взять не могу? И вообще, отчего ты считаешь, что без этой дребедени я не обойдусь?
Впрочем, – Виталий смягчился, – индейцы подолгу держали в руках мои механические часы, наблюдая за передвижением секундной стрелки. Это очаровывало все племя. Один смотрел минут сорок, передавал другому, тот садился на корточки, не спуская глаз. Я показал: их еще можно слушать. Они стали вслушиваться. Мы с Яцеком на двое суток перебрались в другое шабоно
[14], часы кто-то унес, я про них забыл. А когда вернулся, яномами подхватили меня под руки и привели к жилищу, там к перекладине кусочком лианы были подвязаны мои часы. И вот, как скорбно подводят проститься к телу близкого человека и отходят, чтобы ты побыл с ним наедине, так они подвели меня, отошли и понуро сели на корточки. Что ж такое? Оказывается, часы встали. «Вита ушел, и часы умерли». Я взял их и завел. О, какое было всеобщее ликование, что они ожили. Я их оживил!
С этими словами Виталий включил свой магнитофон, откуда послышались звуки сельвы, ветер с Ориноко, крики попугаев, и хрипловатыми, низкими голосами яномами самозабвенно запели свои песни.
– О чем они поют?
– Эта песня без слов, – отвечал Виталий. – Поют они носом, даже не носом, а серединой головы. Есть такие песни, которые не воспроизвести нашим голосовым аппаратом – я пробовал. А когда записывал, не знал, кому подносить микрофон – губы ни у кого не шевелятся, рот у всех закрыт, полностью невозмутимые, сидят и дружно сверлят взглядом диктофон. Кто поет – обнаружить невозможно. Песни у них мужские и женские, песня мальчика, песня охотника, песня воина, песня шамана. Каждая имеет смысл, цель, время исполнения. Но им было до того любопытно услышать себя на пленке, что они пели мне все подряд, испуганно оглядываясь по сторонам, чтобы духи не уличили – с чего это он вдруг ни с того ни с сего начал просить себе жену? Или чтоб охота была удачной?
«Топа, топа…» – вдруг сказал кто-то из индейцев.
– Что это такое – «топа»? – спрашиваем мы с Юлькой.
– Топа – это бусы, – смущенно признался Сундаков. – Он мне говорит: «Бусы дашь мне, если я спою?» Причем песня должна исполняться на одном дыхании, – поспешил Виталий перевести разговор на другую тему. – Сколько длится выдох, столько и песня. И каждую поют дважды. Как ни проси спеть один раз – нет, им кажется, второй раз они споют лучше.
«Шау-шау-шау… – запели яномами. – Шау-шау-шау… Пщ-пщ-пщ!»
И раздался хохот.
– Шуточная песня о том, – мирно переводил нам Виталий, – как охотник отправился на охоту. Но эти слова не произносятся. Просто – идет охотник, понимаете? И вдруг – шау-шау-шау – он увидел птиц. О, думает, вон она сидит, сейчас я ее убью. Стоит и слушает, как она поет. А она – шау-шау! – и пщ-пщ-пщ – улетела. Всякий раз, как ее пели – даже исполнитель не мог сдержать смех. Десять раз поют – десять раз племя заливалось смехом.
Яномами очень просили Сундакова спеть им песни его далекой родины. И тот в жарком влажном тропическом лесу, обливаясь потом, пел: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…» Они слушали внимательно, серьезно, поражаясь ее продолжительности, пробуя повторять на свой манер: «Ай, Моро, Моро, ай, Моро, Моро…»
