Но ничего не стирается.
Все эти слова, предложения и предыдущие главы… они не исчезают. Как ни старайся, может быть, получится затушевать или смазать несколько последних слов, но их смысл остается и удалить его нельзя. В этих словах нет будущего, нет настоящего, только бесконечное отстроенное прошлое. Ты живешь в этом конкретном доме, ты отец этого ребенка, у тебя есть определенная работа, и ты стал всем тем, что делал и думал, а теперь не можешь ничего изменить.
И тогда расстроенно откладываешь лист бумаги. Стараешься забыть о нем, продолжаешь каждый день чистить зубы, работать, слушать, как жена рассказывает о предложенной ей работе в Лондоне, что пойдет на пользу не только ее карьере, но и вам обоим, но не понимаешь, что на самом деле она теперь думает только о себе и своих смутных потребностях, хотя сама еще этого не осознает.
А спустя несколько месяцев возвращаешься к отложенному листу, убедив себя, что изменить историю все-таки возможно, но вдруг оказывается, что, пока ты не обращал внимания, ваше совместное прошлое украдкой старался изменить кто-то еще, и гораздо усерднее, чем ты.
Слова еще можно разобрать, но бумага так сильно вытерта, что начинает разрываться прямо посередине.
И в глубине души ты ее не винишь.
Теперь понятно, что ситуация складывается отчаянная, что твоя история сходит с рельсов. Но к тому времени как с этим смиряешься, весь мир уже перешел на другой путь.
Однако все еще можно исправить, верно? Можно что-то сделать или сказать, найти какие-то слова, написать какой-то абзац, который все изменит, и жизнь вернется под контроль. Но сколько ни старайся, слова не идут. Если истории – как кошки, то слова – как самые пугливые котята. Чем больше за ними гоняешься, тем дальше они прячутся, и однажды утром твоя любимая протянет тебе лист бумаги, над которым вы столько лет работали вместе, и скажет, что – за исключением нескольких предложений, как, например, ваш любимый ребенок, – вся история отныне принадлежит тебе, и только тебе.
Поэтому следующую главу придется сочинять в одиночку.
Что же делать дальше?
И тут запоздало осознаешь, что у тебя хорошо получаются лишь описания и прилагательные, а сюжет и глаголы, действия – это ее заслуга. Понимаешь, что жена, наверное, права, что ты закоснел, отстранился и успокоился (хотя ее дерзкие порывы в последнее время реже попадают в намеченные цели, потому что она перестала опираться на тебя). А ты начинаешь опасаться, что, в то время как другие успешно сочиняют свои истории, ты позволил своей истории сочинить тебя.
В такой ситуации слова исчезают и смятый, разорванный, залитый слезами клочок бумаги – единственное, что остается от жизни, которой ты еще недавно так гордился, что готов был повесить ее в рамке на стену. А теперь она больше похожа на мусор, завалявшийся где-то в стариковском доме.
Но другого не дано. Поэтому ты пишешь. Печатаешь. Стараешься изо всех сил. Но ничего не получается. Становится страшно, что больше ничего и не получится, что можно лишь вычеркнуть отдельные любимые слова. Но однажды ночью тебе приходит в голову, что есть еще один радикальный способ отредактировать историю, в которой ты стал персонажем без реплик.
Лучше всего самому стать deus ex machina
[6].
И тогда можно унести эту бумажку в уединенное место. Где тебе никто не помешает.
И сжечь ее.
Глава 19
Нэш и его подручные остановились в Деминге, штат Нью-Мексико. Предыдущие остановки были короткими, лишь бы заправиться, сходить в туалет и купить какой-нибудь еды. Все остальное время они ехали и ехали вперед, сменяя друг друга за рулем. Сначала промчались по трассе через центральную Флориду, потом пересекли Луизиану, обогнули Сан-Антонио и направились к Нью-Мексико.
Эдуардо с Чексом намекнули, что неплохо бы сделать еще одну остановку на подъезде к Эль-Пасо. Джесси вел машину и молчал. Он знал, что решение принимает не он. А еще он знал, что Нэш глаз не сомкнул с самого Майами. Если он не садился за руль, то устраивался на пассажирском сиденье и глядел вперед. Джесси очень хотелось остановиться. В фургоне воняло табачным дымом и застарелым потом; вдобавок бесконечный пердеж, вызванный дешевыми буррито из холодильника в магазинчиках на заправке, не улучшал атмосферу. От трехчасового сидения за рулем ныла задница, а глаза устали и зудели. А раз Нэш слышал нытье на заднем сиденье, но не велел останавливаться, значит надо ехать дальше.
– Ты так и не знаешь? – спросил Джесси Нэша.
Они не летели самолетом, а ехали на машине лишь потому, что босс не знал точно, куда именно они направляются.
– На запад.
– Может, в Лос-Анджелес?
Джесси с давних пор мечтал попасть в Лос-Анджелес, еще до того, как узнал, что именно там снимают все фильмы и телесериалы. Его бабушка родилась на окраине города и часто называла его старым испанским именем – «город ангелов». Джесси знал, что ангелов там нет, но все равно хотел побывать в Лос-Анджелесе, в честь бабушки. Она заменила ему сбежавшую родную мать, но умерла, когда Джесси было двенадцать, – ее случайно застрелили при ограблении соседнего магазинчика.
Бабушку Джесси убил Нэш (правда, ни он сам, ни Джесси об этом не подозревали), и это было единственное убийство, о котором Нэш иногда вспоминал с сожалением. Выстрел открыл перед ним дверь на кривую дорожку злодейств.
– Не знаю, – сказал Нэш. – Следи за дорогой.
Деминг ничем не отличался от тысяч подобных городков у шоссе. Тем не менее Нэш почему-то велел свернуть туда. Джесси заметил автозаправку с магазинчиком и направил фургон к стоянке.
Магазинчик был из тех, где рискуешь подцепить какую-нибудь заразу, прикоснувшись к товарам на полках. За стойкой в глубине магазинчика продавали бургеры и хот-доги. Повар стоял у обшарпанного стола, раздраженно глядя на стену, где висел небольшой телевизор. На экране ничего не было. Повар шлепнул ладонью по телевизору. Ничего не изменилось.
Он обернулся к посетителям. Фартук словно бы побывал под гусеницами трактора в дождливый день.
– Что, опять? – спросил повар, пожилой и грузный. – Нас уже грабили, на прошлой неделе. Ну, пытались.
– Мы за едой, – сказал Нэш. – Нам больше ничего не нужно.
– Рад слышать. А то Дейв не любит убивать людей почем зря. Правда, Дейв?
Вопрос предназначался человеку за кассой у двери – высокому и толстому, с бритой головой и татуировкой-паутинкой во всю щеку. Он вроде как ухмыльнулся. Ухмылка намекала, что не следует доверять заявлению приятеля и что под прилавком лежит заряженный пистолет, которым кассир воспользуется с огромным удовольствием.
Нэш неторопливо перевел взгляд с кассира на повара, и оба они сразу поняли, что с Нэшем шутки плохи.
– Чизбургеры, – сказал Нэш. – Жареную картошку. И побыстрее.
