Тем не менее обстрел города не прекратился. Если судить по документам штабов Красной армии, предположения Перхурова о том, что обстрел Ярославля сознательно велся именно зажигательными снарядами, были верными. Почти каждый день в Москву летели просьбы прислать еще и еще зажигательных снарядов. Очевидцы вспоминали, что ультиматум Перхурова подействовал весьма ненадолго: «9 июля, на другой день после происшедшего пожара, стрельба немного попритихла и я пошел посмотреть, что осталось от того, что было вчера. В воздухе пахло гарью, кой-где дымились головешки, обыватели ходили около сгоревших домов и плакали по погибшему имуществу, что ими было нажито своими трудами и чего лишились в один миг. Но недолго пришлось им раздумываться над потерянным, пришлось убегать с пожарища, ввиду опять наступавших белых и поднявшейся стрельбы».
Некоторые из ярославцев решили, что им удастся избежать пожаров. Мол, мы не белые, по нам стрелять не будут. Подобной позиции некоторое время придерживались рабочие табачной и расположенных с ней рядом фабрик. Фабрика «Наследники Дунаева» находилась в 71-м квартале Ярославля, который образовывали Малая Петропавловская, Ильинская и Дворянская улицы, а также расположенный рядом Городской вал. В годы Первой мировой войны здесь было построено несколько десятков деревянных бараков, в которых были размещены запасные понтонные батальоны, равно как всякого рода инженерное имущество. Кроме того, неподалеку находились пороховые погреба, склады сухой древесины и фанеры. 8 июля огонь от начавшихся пожаров перекинулся на склады завода Жакова, сильный ветер стал гнать пламя непосредственно к баракам. Как отмечали очевидцы, в тот день вольная пожарная дружина не дала случиться трагедии. На следующий день стало ясно, что рабочим придется бороться с напастью самим. На заводе решили создать собственную пожарную дружину. Позже рабочий Андреев вспоминал: «Этой организацией мы добились известного рода спайки среди записавшихся в дружину, решив не допускать возможности присоединения к белогвардейскому восстанию». Однако, поскольку красные войска, обстреливавшие город, мало интересовала позиция рабочих, 12 июля пожар добрался до фабрики. Рабочий Судаков вспоминал: «Первым загорелся кооператив, затем разборное отделение. Запас воды из водонапорной башни целиком вышел. Была кем-то пущена провокация, что где-то рядом размещаются взрывчатые вещества и скоро произойдет страшный взрыв. Это среди рабочих произвело такую панику, что они побежали кто куда, побросав вещи. Взрыва не было, только горел бензин. В это время загорелся большой дом главной конторы. Пришлось кувырком выкатывать денежный ящик и закапывать его в землю. Горят кооператив, Павловский корпус и приготовительное отделение». Через день от фабрики остались только обгоревшие развалины, что вмиг изменило мировоззрение «аполитичных» рабочих. Они сформировали боевую дружину, состоявшую из двухсот человек, которая решила примкнуть к Северной Добровольческой армии.
Настоящий огненный кошмар начался в городе несколько дней спустя после того, как сгорели Дунаевская и Вахромеевская фабрики. Мы с трудом можем представить себе тот ужас, в котором оказались мирные жители Ярославля. Очевидец вспоминал с содроганиями: «Писк ребятишек, плач женщин, стрельба, пожары – все это вместе взятое создавало картину полного разрушения и разорения. С вечера, обыкновенно, стрельба усиливалась и ночью превращалась в общий гул со свистом пролетавших снарядов. Небо от огня становилось багровокровавым». В другом месте можно найти аналогичные описания: «Невольно припоминается кошмарная сцена. Наступала зловеще-страшная ночь. Начался усиленный бой, зарево окрашало атмосферу темно-кровавым светом. Мы сидели в подвале, ожидая с минуты на минуту разрушения нашего убежища и смерти. Вдруг раздался страшный взрыв снаряда, ударившего в кирпичную стену сарая, стоящего напротив дверей подвала, и красная кирпичная пыль, освещенная взрывом снаряда, ворвалась в открытые от напора воздуха двери подвала; все стекла здания полопались. „Пожар“, – у всех мелькнуло в голове. Смятение, общий гул, – ничего не поймешь. Кто замер, как бы оставаясь неподвижным, кто бросился к окнам, кто к стоящему ведру воды (утопающий за соломинку хватается), но, к счастью, все прошло благополучно. Да, столько ужаса пережили в малоразрушенной части города, а про разоренных и говорить нечего».
Поначалу пожары вызывали у горожан только лишь опасение за свое имущество: «Когда начался пожар в центре города, на двор Банка начали свозить из магазинов: одежду, обувь, разную мануфактуру, солдатское обмундирование. Все это складывалось на дворе, в каретнике, прачешной, а продовольствие на ледник, под охраной часовых. В начале все складировалось сносно, но впоследствии стали растаскивать кто что мог вынести, все на улицу». А другие очевидицы вспоминали: «К полудню стрельба возобновилась с новой силой, а стреляли зажигательными снарядами в тот район, где я проживал в Козьей Слободке. Вот один за другим влетают снаряды в двухэтажный деревянный дом, моментально вспыхивает в нем пожар. Мы как раз в это время сушили свои промокшие вещи, как услыхали, что пожар за два дома от нас, стали спасать свое имущество, оттаскивая дальше от огня, но огонь беспощадно преследовал. И чем дальше оттаскивались, все больше и больше оставляли свои вещи на пожирание огня. Через несколько минут огонь перекинулся на соседние дома и строения, и пламя моментально перекидывалось с одного дома на другой, и все кварталы Никитской, а затем Пошехонской Козьей Слободки были в огне, а огню гулять было вволю, потому что строения были деревянные и тесно построенные друг от дружки». Очень быстро обнаружилось, что пожары вкупе с голодом, жаждой и летящими осколками являли просто чудовищную смесь: «Кроме страха жителям приходилось терпеть и голод, а в большей степени жажду – не было воды. За водой бегали на далекие расстояния – на колодцы и на Волгу, рискуя жизнью, находясь под пулями. Многие погибли только за ведро воды».
Люди целыми днями проводили в подвалах, полагая, что там они будут защищены. Наверное, единственным, кто решался открыто гулять по улицам, был певец Юрий Морфесси, слывший фаталистом. Позже он вспоминал: «Население дни и ночи проводило в подвалах и погребах. Я этого не делал, не в силу какой-нибудь необычайной храбрости, а потому, что верил в судьбу». Однако все остальные не были столь убеждены в благосклонности судьбы. Жизнь в подвалах была ужасна. Еще недавно ярославцы радовались своему прекрасному городу, были зажиточными и в считаные часы оказались без крова над головой и средств к существованию. В воспоминаниях удалось найти такой отрывок: «На ночь после происшедшего пожара 8 июля пришлось разместиться кто в первом этаже, кто в подвале, но ночью поднялась такая стрельба, что многие перебрались тоже в подвал, где и просидели до самого конца мятежа. Запасы провизии, какие были, все вышли, и приходилось голодать, но впоследствии узнали, что в продлавках выдают по карточкам хлеб. Тогда мне пришлось вылезать из подвала и идти за хлебом на Большую Линию, где стояла очередь не в одну тысячу человек. В лавках хлеба не хватало, приходилось стоять по два дня, и притом подвергаясь обстрелу из пролетавших снарядов и пуль, готовых убить каждую самую минуту. Получишь паек четверть фунта на человека, принесешь, через день уже весь, опять приходилось идти стоять в очереди. И так продолжалось до самого последнего дня мятежа».
