Опасения Перхурова оказались вовсе не напрасными. В ночь выступления Супонин не прибыл на Леонтьевское кладбище. Некоторое время после захвата оружейных складов начавшие выступление офицеры ожидали прибытие броневиков. Именно с этим было связано почти часовое бездействие, равно как возникли опасения относительно того, что планы раскрыты и заговорщики, направившись в город, оказались бы в ловушке. Однако броневой дивизион примкнул к восставшим, хотя и с очень большим запозданием. Оказалось, что второй броневик вышел из строя, а потому несколько десятков человек выдвинулись при поддержке только одной бронемашины. Очевидец вспоминал: «Когда броневик прибыл – дело улучшилось. Мы двинулись. При входе в город с левой стороны тянулись заборы, и тут показались скачущие всадники, человек 40–50. Я расставил цепь и приказал, чтобы огня не открывали. Цепь имела дозоры, а броневик ушел вперед». Самым странным в этой ситуации было то, что броневой дивизион привел вовсе не поручик Супонин. Тот накануне выступления исчез в неизвестном направлении. Возможно, он испугался последствий, а потому решил умыть руки; не стал выдавать планы восстания, но и не присоединился к нему.
Час спустя именно при поддержке бронеавтомобиля «Добрыня Никитич» белые офицеры вступили в город. Подобное соседство ввело многих в заблуждение. Один из большевистских активистов вспоминал: «Дальше я заметил конницу и броневик. Я думал, что едут красногвардейцы, и в душе порадовался. Когда толпа при виде их стала расходиться, то они кричали: не бойтесь – это не красные, и толпа стала приветствовать их криками “ура” и бросаньем вверх шапок». Возможно, поведение командования броневого дивизиона показалось излишне коварным, а может быть, офицеры этой части действительно люто ненавидели советскую власть, но именно с ними часто ассоциируются расправы с высокопоставленными советскими служащими. Например, считалось, что командир броневика Прокофьев собственноручно расстрелял помощника губернского административного комиссара А. Шмидта. Хотя на самом деле Шмидт не был расстрелян – он был ранен при невыясненных обстоятельствах, а на следующий день скончался в лазарете. Именно с броневым дивизионом связывали имена первых ярославских советских сыщиков – начальника губернского угрозыска Грекова и губернского комиссара милиции Фалалеева, которые сразу перешли на сторону белых и начали активные расправы. Версии об их причастности к броневому дивизиону, с одной стороны, выглядят откровенно фантастично, как, например, в случае с рассказом члена губернского ревкома Александра Громова: «Были выстрелы, но не попали в меня, и, как рассказывают после, кто видел, когда я ехал, то за мной гнался броневик, управляемый начальником уголовного розыска Грековым». Впрочем, у других очевидцев повествование выглядит весьма правдоподобно. Один из ярославских большевиков Петр Путков так сообщал о событиях 6 июля 1918 года: «Я взял оружие и направился по направлению к Дому Народа. Подходя к Советской площади, я заметил броневик, у которого стоял Фалалеев. Подхожу, спрашиваю, что происходит. Он мне отвечает: вы арестованы, и я направляю Вас в распоряжение начальника первой части».
Броневик с первого же дня белого восстания в Ярославле служил «пожарной командой» для всех участков ведения боевых действий. Генерал Гоппер вспоминал о первых днях городских боев и об участии в нем броневика «Добрыня Никитич»: «Всегда появлялся там, где положение стало критическим и, надо отдать справедливость, своими действиями всегда восстанавливал положение». Подобная оценка не была преувеличением, так как один из красных командиров сообщал: «Белые очень часто разъезжали по городу на броневом автомобиле, иногда подъезжая очень близко к нашей линии. Это, с одной стороны, трудность ведения борьбы в городской обстановке, с другой, заставили нас [в] свою очередь затребовать тоже броневой автомобиль из Москвы». В то же самое время, чтобы сдержать атаки повстанцев, которые прикрывал броневой автомобиль, красноармейцам, в первые дни выступления заблокированным на станции Всполье, приходилось баррикадировать и перекрывать улицы. Александр Громов в своих «Воспоминаниях о Ярославском мятеже» сделал такую запись: «Всем была дана задача, например, тов. Флоренскому, он помнит, наверное: взять пилу, винтовку и порезать на той и другой Угличской телеграфные столбы, создать баррикады, чтобы не мог броневик спалить бараки, которые представляли из себя в то время большую ценность, набитые хлебом, сотни вагонов сахару, консервов и разного ценного имущества, в том числе и артиллерийского».
Надо отметить, что бронеавтомобиль «Добрыня Никитич» относился к классу машин «Путилов-Гарфорд», то есть это был не совсем привычный нам по фильмам и фотографиям броневик. Это был тяжелый пулеметно-пушечный автомобиль на шасси грузовика, с позволения сказать, легкий танк на колесах. Эта машина не была особо проворной, но при этом обладала удивительной огневой мощью: 76-миллиметровая пушка и три пулемета «Максим», скрытые за толстой броней, в городских условиях могли остановить любое наступление либо намертво заблокировать любую из улиц. Обычно экипаж этого «монстра» состоял из восьми или девяти человек. Так что нет ничего удивительного в том, что на западных окраинах города ситуация для красных частей была в высшей мере неблагоприятная. По этой причине с первых дней восстания во все стороны летели просьбы: «Дайте броневиков! Дайте броневиков!» Просьба ярославских красноармейцев была удовлетворена отнюдь не сразу. Потребовалась по меньшей мере неделя, чтобы для противостояния белым в Ярославль прибыли «красные» броневики.
Впрочем, железнодорожные рабочие, в основном негативно относившиеся к большевикам, не спешили помогать с разгрузкой платформ, на которых прибыли бронеавтомобили. Они ссылались на какие-то дела, затем уклонялись от работы без объяснений, одним словом, использовали тактику, более известную как «итальянская забастовка». Один из революционных командиров, участвовавших в подавлении «ярославского мятежа», описывал эту ситуацию следующим образом: «Дело было в какой-то праздник, рабочие не работали. Дорожный мастер, которому предложено было предоставить рабочих, привел последних очень мало, заявляя, что все разбрелись, приходилось действовать самим. Продовольственная железнодорожная лавка была открыта, и около нее много толпилось народу. Я сначала хотел взять оттуда нужное количество людей, но набрал по пути. Слово „набрал“, конечно, не означало, что подрядил, а следует понимать, что именем закона войны и революции заставил сделать. Кто нес шпалы, кто лафетник, и автомобили были разгружены своевременно».
Командование красных частей пребывало в весьма приподнятом настроении, полагая необходимым сразу же пустить броневики в действие. Уже позже от этого решения все стали открещиваться, что вполне объяснимо, так как верно гласит народная мудрость: «У победы множество отцов, и только поражение – сирота». Военный комиссар и член губернского ревкома Александр Громов описывал то наивное воодушевление так: «Утром, чтобы показать, что у нас сила прибывает, а не убывает, даю распоряжение стрелять всем батареям, отдаю приказание также и на Туговую гору, чтобы ни один удиравший пароход не был оставлен необстрелянным. Штаб приказание отменяет. „Прекратить стрельбу“, и соглашаются на собрании пустить броневые автомобили, наивно думая, что белые отступят и разоружатся, увидя броневики». Наверное, это была уникальная ситуация для гражданской войны, когда в условиях городских боев броневики было решено использовать против броневой силы противника. Эта идея показалась революционному командованию настолько блестящей, что оно авансом отрапортовало об успешной вылазке: «Утром получено три броневых автомобиля, которыми около 4 часов дня нами был предпринят удачный и смелый налет против цепи белых. Нами был захвачен 1 пулемет, потери противников значительны». Однако в реальности повода для торжественных телеграмм не наблюдалось. Обнаружилось, что белые используют против бронеавтомобилей, пытавшихся перейти в наступление красных, «усиленные» пули, для которых броня у прибывших машин была недостаточно толстой. На следующий день тон сообщений, направляемых в Москву, был уже более сдержанным. В частности, отмечалось: «Много очень пулеметов и стреляют разрывными пулями, кроме того по броневикам стреляют бронебойными пулями». Использование белыми повстанцами специальных боеприпасов подтверждается воспоминаниями председателя военно-революционного комитета Северных железных дорог И. Миронова: «Под дождем пулеметного огня (у белоэсеров было много пулеметов, но артиллерии полевой совсем не было, мало снарядов), бронебойных пуль (стенка броневика с очень сильной броней стала сплошь просверленной до дюйма в глубь металла) направились на Урочскую сторону». А некоторое время спустя «наверх» был отослан и вовсе минорный рапорт: «Броневые автомобили вышли из строя».
