Может возникнуть вполне логичный вопрос: если организация Перхурова и его окружение так активно выступали и против большевиков, и против наследия Временного правительства, то зачем же во время «мятежа» они восстановили в правах комиссара этого самого правительства Бориса Дюшена? Когда говорят об этом, то обычно ссылаются на рассказ Дюшена, который воспроизводился в воспоминаниях белого публициста Романа Борисовича Гуля. «До последнего я оставался в губернаторском доме (обычная резиденция комиссаров Временного Правительства в губернских городах). Когда в город уж ворвались большевистские банды, я бросил все, взял револьвер и вышел на Пушкинский бульвар. Было раннее утро. На окраине шла стрельба. На бульваре ни души. Я шел с револьвером по бульвару. Потом сел на скамейку и думаю: сейчас кончать или немножко подождать? Но, м. б., потому, что утро было чудесное, я решил подождать. А стрельба все близилась с окраин к центру. Взглянул я на небо, на револьвер и вдруг почувствовал, что смертельно устал от всей этой ерунды, называемой жизнью. Встал. Оставалось немножко приготовиться. И вдруг сзади услышал шаги и странное бормотание. Оглянулся: прямо на меня идет человек. А стрельба с окраин все близится, разгорается. Человек подходит, и я вижу, это мой друг, рабочий, и совершенно пьяный». Далее рассказывалось, как Дюшен почти целые сутки прятался под крышей «китайской» беседки, которая располагалась на бульваре. Начать надо с того, что все эти воспоминания в основе своей являются выдумкой. Это подразумевал и сам Роман Гуль, когда давал Дюшену такую характеристику: «Дюшен был приятным человеком. И при всем том мне всегда казалось, что он – “нарисованная дверь”, по выражению Зинаиды Гиппиус, примененному к И.И. Фондаминскому-Бунакову. Дверь-то нарисована, поэтому и войти в нее нельзя». Проще говоря, Гуль нутром чувствовал, что Дюшен был весьма фальшивым человеком. Если мы посмотрим на указанный отрывок, то бросается в глаза, что Дюшен едва ли мог прятаться в последний день восстания в «китайской» беседке на бульваре, так как та сгорела несколькими днями ранее. Да и при Перхурове он был вовсе не комиссаром Временного правительства, а всего лишь начальником радиостанции в составе совершенно «неперспективного» автотехнического отдела. Собственно, и восстановления такой должности, как комиссар Временного правительства, не могло быть по определению, так как своим постановлением А.П. Перхуров в качестве главнокомандующего Ярославской губернии упраздняет не только все органы советской власти, «где бы в пределах Ярославской губернии таковые ни находились и как бы ни именовались, как коллегиальные, так и единоличные», но и восстанавливает управление, характерное для царской России. Во избежание разночтений он открыто указывает в постановлении: «Отменяются действия положений Временного правительства: а) о губернских и уездных комиссарах, б) о милиции и в) о губернских, уездных и волостных земельных комитетах. Дела означенных комитетов временно передаются в ведение губернского и уездных земств и волостных старшин по принадлежности… Приостанавливается действие постановлений, изданных Временным правительством: а) о производстве выборов городских гласных, б) губернских и уездных земских гласных, в) временные положения о волостных земских самоуправлениях, г) о поселковом управлении, правила о волостном обложении, о волостных сметах, раскладках и о волостных сборщиках и д) положение о судах по административным делам».
Собственно, Перхуров никогда не скрывал, что он был последовательным монархистом. Позже, во время судебного процесса он заявит: «Я по совести скажу, что, когда была монархия, я был монархистом, так как она была санкционирована Собором, но когда монархия свергнута, я остался человеком, который любит власть, которая нужна народу». Борис Савинков в своей брошюре, посвященной борьбе с большевизмом, также назвал Перхурова монархистом. Позднее следователи спрашивали «великого террориста»: «Признаете ли себя виновным в том, что весной 1918 г. вы организовали Союз Защиты Родины и Свободы совместно с монархистами Перхуровым и генерал-лейтенантом Рычковым и, получив деньги и директивы от французского посла Нуланса и чехо-словаков, подняли восстание в Рыбинске, Ярославле и Муроме?» Что очень важно: Савинков ни разу не отрицал того, что Перхуров не был монархистом, даже не удивлялся тому, что его характеризовали подобным образом. Также не вызывало у него никакого сопротивления обвинение в том, что «Союз защиты Родины и свободы» по факту возник на основе организации офицеров-монархистов, в которую входило более восьмисот человек. По этой причине ясно, почему обвинение во время суда над Перхуровым выдвинуло следующий тезис: «Вы – генерал – пускали долгое время в ход слово “монарх”. Сидящий на этой скамье был монархист и теперь был бы монархистом, если бы только нашелся подходящий кандидат. В России под этим лозунгом лилась сотни лет горячая человеческая кровь». Если же вернуться к воспоминаниям Дюшена, то на них можно было бы сразу поставить крест, если учитывать, что он был агентом ОГПУ, в 1929 году вернулся в СССР и ушел из жизни двадцать лет спустя в чине полковника МГБ.
Если говорить о георгиевской ленте как отличительном знаке ярославских повстанцев, то она встречается едва ли не повсеместно. «Тогда подошел офицер с броневика и перевязал нам руку георгиевской лентой, чтобы в нас не стреляли». «У Вас отличительный знак был георгиевская ленточка? – Да». «В качестве пропуска через кордоны была дана георгиевская ленточка. Эта георгиевская ленточка раздавалась всем. Уже шла запись добровольцев. Это был пропуск через заградительную часть». «Я был остановлен четырьями молодыми военными в виде юнкеров, державшими винтовки на изготовке, на груди которых красовались георгиевские ленты и банты». «Стали чаще поступать пленные с Георгиевскими лентами на груди». «Недалеко от Дома Народа по набережной под деревьями лежали два трупа в серых шинелях с георгиевскими лентами в петлицах». «Утром я пошел, как по обыкновению на работу, только вышел на улицу и вижу картину: растянулась по берегу Которосли, направленную в сторону Московского вокзала цепь солдат с георгиевскими ленточками. Один из солдат так грубо спросил: „Куда идешь? Не ходи, сейчас будет стрельба“». «Когда вышел на двор, то увидел уже другую картину, нет тех солдат, что с георгиевскими тряпками, а на дворе солдаты стоят в числе 8–9 человек с красным флагом». «К 12 часам пополудни стрельба все больше ожесточает и обывателей на улицах совсем видно мало, все больше сидят дома, в центре города появились белогвардейские патрули с георгиевскими ленточками на груди (знак отличия от красных), бегающие и спрашивающие каждого встречного и поперечного, не проходили ли здесь красные». «Все собираются и друг друга спрашивают, но достоверно еще никто ничего не знает. „Это англичане с севера наступают, – большевиков сшибают и нам жизнь хорошую обещают“, – сказал мимо проходивший с разноцветной белогвардейской ленточкой на пиджаке мужчина». Некоторые очевидцы указывали на то, что многие из горожан, примкнувших к белогвардейцам, поверх банта из георгиевской ленты прикрепляли значок с Георгием Победоносцем. Наличие специальных значков могло бы показаться странным, если не учитывать, что это были знаки «Союза Русского Народа», на которых как раз в «венце» был изображен Святой Георгий. Об использовании дореволюционной символики сообщал даже комиссар финансов Петровичев: «Некоторые товарищи говорили, что очень много офицеров бывает на бульваре и что начинают держать себя вызывающе, даже нацепляют значки былого царского времени».
