Внезапное появление полосы шириной примерно в десять футов, словно выбритой в зеленой шевелюре, спасло мою психику и сохранило мне способность рассуждать логически. Как ни странно, на «дороге» не наблюдалось никаких следов.
— Что это, Бриджид? — Я задал вопрос, но меня не оставляло подозрительное ощущение, что я знаю ответ.
— Сейсмические исследования, — сухо ответила Бриджид. — Так по крайней мере их принято называть.
Где-то я уже слышал это словосочетание. Память услужливо откликнулась на звукоряд, и перед глазами возникла картинка: мы в нашем старом доме, в Лэйквилле, только что поужинали, и Алиса по обыкновению втянула папу в дебаты, на сей раз по поводу… как же их… вот — добывающих отраслей промышленности.
— Наверное, не нужно было тебя сюда приводить.
— А скоро мы выйдем из сельвы?
— Скоро. Должна же быть хоть какая-то польза от этой мерзости. В данном случае она показывает, что сельва скоро кончится.
— Тогда чего мы стоим? — Я вел себя нетерпеливо, вызывающе, даже агрессивно — возможно, под действием «абулиникса» (впрочем, не знаю, есть ли у него такой побочный эффект). Не исключено, что «абулиникс» стирает из памяти пациента разницу между выражениями «инстинкт самосохранения» и «не плюй в колодец». Я открыто хамил Бриджид, от которой зависело мое возвращение из сельвы в Нью-Йорк.
— Вот только не надо ля-ля, — сказал я. — Нефтяные компании проводили сейсмические исследования на предмет залежей нефти. А может, они заплатили индейцам за доставленные неудобства?
Бриджид не ответила. Мы шли в затылок по «дороге», нам пекло в спины, стаи москитов, за сутки удвоивших свои ряды, вылетали на промысел — казалось, их раздражало такое явление природы, как закат солнца.
И тут я увидел темную, почти черную землю — вырубку или пустошь. Земля не реагировала на оранжевые лучи, способные даже грязь на миг превратить во что-нибудь приемлемое. Сельва по обеим сторонам «дороги» редела, постепенно переходя в этакую тропическую живую изгородь, растительный покров становился все более тощим, и глухая чернота постепенно заполняла собою пространство до самого горизонта. Вскоре от сельвы остались разбросанные там и тут деревца — мертвые вперемежку с дышащими на ладан и пока вполне живыми; на этих последних еще трепетали листья — к вечеру, как обычно, поднялся ветер. Примерно в двух милях, прямо над деревьями, взвивался до самого неба огромный язык пламени. Опять это почти мистическое ощущение — будто я знаю, от чего бывает такое пламя.
Эдвин повел нас краем, вверх по холму, где сельва была не особенно густая. Кладбище деревьев осталось позади и чуть сбоку, а слева вдруг открылось нечто вроде бассейна, только вместо воды в нем была черная жижа, усыпанная пожухлыми листьями. Какой-то шутник воткнул в жижу несколько крупных зеленых листьев, видимо, желая создать эффект лотосов или лилий в живой воде. Не хотел бы я провести отпуск на берегу такого озера.
— Посмотрите налево, — произнес я голосом бодрого гида, — в отдалении вы видите облезлые деревья, а за ними — столб пламени. Достаньте свои бинокли и фотоаппараты. Под фотографией можно будет подписать «Станция по сепарации нефти при нефтепроводе». Добро пожаловать к истоку величайшей реки планеты.
— Извини, Двайт, по-моему, ты не дорос до подобных зрелищ.
— А ты мне поведай о том, как Эквадор оказался в ловушке убыточных цен на сырье, о том, что он экспортирует огромные партии нефти, креветок и цветов, чтобы иметь средства на импорт товаров… Не трудись, я в курсе. Мой отец — консультант по торговле фьючерсами. Высококвалифицированный. Был. А моя сестра придерживается ультралевых взглядов, и я тоже не вчера на свет родился и кое-что смыслю в этом… как его… — Термины сами лезли на язык. — В том, как национальная экономика, основанная на экспорте сырья, влияет на положение в стране и на инфляцию. Так что незачем было меня сюда тащить.
— Вижу, ты многое позаимствовал у своего отца…
— Кстати, он считает меня, — я сглотнул, — псом, которого научили приносить тапочки.
В висках вновь застучала клаустрофобия, она же сельвофобия. Не знаю, сколько бы я пребывал в столбняке от страха за свой рассудок, если бы Эдвин — милый, славный Эдвин! — не обратился к Бриджид столь же вызывающим и недовольным тоном, как я час назад.
— Что он говорит? — Внезапно меня захлестнула жалость к Бриджид. Чувства мои окончательно растрепались. — Бриджид! — воскликнул я виновато и беспомощно.
— В очень вольном переводе заявление Эдвина звучит так же, как твое, а именно: я — садомазохистка, раз притащила вас сюда.
— А разве я называл тебя садомазохисткой?
— Еще он считает, что я хотела сделать больно ему и себе, раз заставила его сюда вернуться. — Бриджид говорила по обыкновению живо и вроде даже весело, но я-то видел, как она ссутулилась, скрючилась — резко, будто ей дали под дых. Я не сбрасывал со счетов печальную вероятность, что и Бриджид не сбрасывает со счетов печальную вероятность, что Эдвин поставил ей удивительно точный диагноз.
— Ты не садистка и не мазохистка, — заверил я. — Ты очень милая. И я милый. Как правило. Постараюсь вести себя лучше.
Но Бриджид не обернулась, не взглянула на меня, и только по ее ссутуленным плечам, да еще опираясь на недельное знакомство с этой странной не странной, а уж точно иностранной женщиной, я понял, что она торопливо приводит в порядок выражение своего подвижного лица.
Мы продолжили подъем и вскоре попали в незагрязненную часть сельвы. Солнечный свет приобрел оттенок грейпфрутового сока — выжимок едва хватало, чтобы различить на краю вырубки заброшенную хижину. Воздушное пространство патрулировали летучие мыши, огромные, как истребители. Вырубка густо поросла папоротниками; на ней не осталось ни одного дерева, но папоротники щетинились столь однозначно, подступали столь решительно, что каждому, принадлежащему к виду Homo sapience, становилось ясно: сельва вздумала напомнить ему о врожденном страхе перед неопознанными прикосновениями в темноте — и преуспеет.
Эдвин опустил фонарик на землю и принялся неторопливыми, выверенными взмахами мачете расчищать землю по периметру (диаметру?) светового пятна. Папоротники и приспешники папоротников валились штабелями, а невозмутимый Эдвин вел с Бриджид рассудительный разговор.
— Почему он все время повторяет nada nada? — не выдержал я.
— Здесь ничего нет, ничего не осталось.
— Скажи Эдвину, по-моему, он очень хороший гид. Давай приплатим ему за нефтяной бассейн — наверняка он нечасто сюда водит туристов.
— Он их вообще нечасто водит. Ты же знаешь — бизнес у Эдвина не клеится. Именно поэтому мы и потащились с ним в сельву.
Эдвин наконец покончил с порослью, разогнулся и стал что-то говорить Бриджид довольно неуверенным тоном.
— Он сомневается, что поступил правильно: возможно, ему следовало уйти со своим народом вниз по реке.
