— Крупный экземпляр. — Я покосился на Алисины колени. — Таким и убить можно.
Алиса не удостоила меня ответом. Зато удостоила взглядом инквизитора.
— Итак, мои проблемы… — Закрыв глаза, я пустил мысли на самотек, понимая лишь одно: их поток столь стремителен, а сами они столь крепко переплелись, что выделить пару-тройку и предъявить Алисе просто невозможно. Наконец я выдал: — Мама с папой решили бы, что мы с ума сошли.
— Часто ли ты принимаешь во внимание возможную реакцию родителей на твои действия? — изрекла Алиса тоном давно и успешно практикующего врача.
— Ммм… Нет. С другой стороны, я совершенно уверен, что в подсознании у меня безвылазно сидит чувство вины, вытекающее из постоянных мыслей о том, что скажут родители. Да, именно. По крайней мере я так думаю. А еще у меня чувство, будто я все время жду с их стороны какого-то глобального обвинения. Вот. Пожалуй, я уподобляюсь подсудимому в ожидании решения суда. Только судьи — родители. А еще — правда, не знаю, относится это к делу или нет…
— Продолжай. Веди ассоциативную цепочку. Ее как инструмент психоанализа пытались дискредитировать, и все же…
— Так вот. Я только что сказал, будто чувствую, что пока ничего не произошло. Понимаешь? Смотри, вот у тебя висит постер, еще со времен существования Восточной Германии. Какие события произошли — Стена рухнула, целый мир изменился, нам больше не грозит ядерный холокост. А где ощущение, что что-то случилось? Его нет. По крайней мере у меня. Зато есть ощущение, будто у меня повышенная сопротивляемость событиям. Я не чувствую, что они произошли, даже если на самом деле они произошли.
— Ну…
— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: текущих событий никто не ощущает. Но я, когда говорил о сопротивляемости, имел в виду и события личные. Мама и папа развелись, я завел девушку, поменял работу, и все равно…
— Да, о твоей работе мы обязательно поговорим.
— Не заставляй меня думать о работе, когда я уже должен на ней быть. — Я посмотрел на часы. — Половина! Ужас. За психоанализом время просто летит. Наверное, именно поэтому подготовка психоаналитика занимает годы. Но прежде чем уйти, Алиса, я скажу. Главное откровение сегодняшнего сеанса — это моя непроницаемость, сопротивляемость, иммунитет к событиям — называй как хочешь. Именно отсюда у всех остальных моих проблем ноги растут.
— Кажется, я понимаю, — авторитетно заверила Алиса, будто и вправду поняла. — Подумай об этом, Двайт. Подумай о холодной войне, о…
— Свободные ассоциации! Вот к чему ты клонишь! По крайней мере одна у меня есть: холодная война — это брак мамы с папой. Тут тебе и соперничество сверхдержав, и гарантированное взаимное уничтожение, и столкновение интересов… Ты согласна? Здорово! Раньше я никогда не занимался свободными ассоциациями! — Я принялся хрустеть пальцами. — Холодная война — мама и папа — фильм «На Золотом озере»
[30] — олимпийское золото — фильм про Нострадамуса
[31] — песни «Красный восход» и «U2»… — Я щелкнул пальцами впустую уже три раза. Ассоциации иссякли. — Вот блин! Не работает! На самом деле, когда я говорю «мама и папа», я всегда представляю одну маму. Папа — постольку-поскольку. Черт. Начал за здравие…
— Ничего, Двайт, не расстраивайся. На сегодня вполне достаточно. Не забывай думать о холодной войне. Помни: наши с тобой самые важные для становления личности годы были отравлены страхом перед грядущим Армагеддоном. Следовательно…
— Не знаю, у меня вроде не отравлены. Никогда всерьез не верил, что настанет конец света. Конечно, я не обольщался насчет людей, но чтобы начать ядерную войну… Нет, не так уж они плохи. Сомневаюсь, что и русские повелись. Разве что в один прекрасный вечер перебрали бы водки и нажали бы не на ту кнопочку…
— Правильно. Выходит, ты признаешь, что вопрос, доживем ли мы до двадцати пяти, действительно стоял? Помнишь, как взрослые спрашивали: «Двайт, кем ты станешь, когда вырастешь?» Разве у тебя не было ощущения, что ты над ними смеешься, независимо от профессии, которую ты называл? И потом, — продолжала Алиса, — разве ты не испытал шок, уже в средней школе, когда Стену разрушили и стало ясно, что нам и вправду есть к чему готовиться? А планов-то на взрослую жизнь никаких! Мы и в мыслях не держали, что вообще вырастем, — будущее для нас отменили. Для наших желаний всегда существовал потолок — или горизонт, если тебе так больше нравится. Так далеко в будущее мы не заглядывали…
— Интересная мысль.
— Зато теперь, Двайт, ты должен найти место своим желаниям. Место в мире, о котором в детстве и не помышлял.
— Не зря тебя назначили профессором-адъюнктом. Я под впечатлением.
— Если ты под впечатлением, откуда тогда сарказм в голосе?
— Сарказм? У меня и в мыслях не было! — И ведь действительно не было. Может, Алисе послышалось? Или сарказм таки проклюнулся? Мне уже казалось, что психоанализ засасывает меня: я стоял в зеркальном коридоре, Двайты — каждый следующий меньше предыдущего, но до отвращения похожие друг на друга, — множились в дурной бесконечности. — Алиса, я тебя люблю, — сказал я. Что еще я мог сказать, лежа на ее кровати?
— Я хочу, чтобы ты кое о чем поразмыслил. Какой аспект жизни ассоциируется у тебя с гарантированным взаимным уничтожением?
— Не знаю. Уничтожение — смерть — «Благодарные покойники» — шоу Косби
[32] — семейные узы — летние каникулы… Не работает, хоть тресни!
— Какой же ты тормоз. Мама и папа. Их отношения закончились, как и холодная война, только на десять лет позже. И развод был не меньшей неожиданностью. — Вдруг Алисины глаза затуманились. — А теперь… — попыталась она произнести, но голос сорвался. — Теперь…
— Алиса, ну что ты! Не надо! — Я уже было вскочил, чтобы обнять ее, но тут схема «врач — пациент» усилила свои позиции, и я остался в горизонтальном положении.
— Все в порядке. — Алиса проглотила ком. — Они все равно никогда не были настоящей парой. Все к лучшему. Я даже рада. Я только хочу, чтобы мама снова сошлась с доктором Хайаром. Он мне всегда нравился. — Алиса шмыгнула носом. — Такой шутник… — Алиса уставилась в пространство. Наконец она взяла себя в руки. — Двайт, как по-твоему, мы не ерундой сейчас занимаемся?
