— А мне нравится его точка зрения.
— Да что ты! Скажи это моему научному руководителю. А заодно и членам комиссии.
— Но ведь твой поклонник прав. В смысле, зачем нам еще целый набор новых правд, когда вокруг столько старых, причем совершенно не задействованных?
— И какую же из них ты предлагаешь задействовать?
Я собирался ответить Бриджид поцелуем, как вдруг темноту хижины прорезал луч Эдвинова фонарика.
Оказалось, он не учел, что постройка шалаша из пальмовых листьев занимает порядочно времени, особенно с непривычки. Через несколько минут, обменявшись пожеланиями спокойной ночи, мы зависли, каждый в своем гамаке, словно куколки в коконах, и принялись прислушиваться (по крайней мере я принялся) к звукам сельвы — чавкающим, клацающим, ритмичным, ширящимся, завораживающим.
Глава четырнадцатая
— Погоди. Так я не поняла, почему у тебя нет девушки.
Я успел порядочно провисеть в гамаке без сна (уснуть мешало волнение), когда вдруг, бог знает почему, мне на ум пришли эти Алисины слова. Возможно, воспоминание об определенном эпизоде, втайне от самого себя, начало развиваться во мне из крохотного зернышка (или из гаметы) потому, что я не спал, лежал на спине и смотрел в темноту. Возможно, именно эти обстоятельства места и образа действия вызвали в памяти прошлый август, когда мы с Алисой катались на катамаране у нижней оконечности Манхэттена.
Была суббота. Мы взяли катамаран напрокат — все лето собирались и вот наконец дозрели.
— Люблю, чтобы обо мне думали, будто я веду здоровый образ жизни, — сказала Алиса, расправляя юбку и придерживая лопасть колеса. — Интересно, сколько раз в год нужно заниматься спортом, чтобы когда-нибудь признать, что вообще им не занимался?
Мы крутили педали, приближаясь к месту, где вода Гудзонова залива смешивается с океанской водой, когда Алиса вновь спросила, почему у меня нет девушки. Облачность была нулевая, небо высокое и звонкое — такой уж выдался день.
Алисин вопрос поставил меня в тупик — я полагал, что несколько минут назад популярно объяснил почему.
— Алиса, ты ведешь себя как папа. Я же объяснил.
Крутя педали бок о бок с Алисой, я пытался втолковать ей, что мое общение с девушкой сводится по большей части к разговорам, а также какая от этих разговоров остается неудовлетворенность, особенно если учесть, что говорю я всегда примерно одно и то же. Причем, излагая свои соображения друзьям, я неудовлетворенности не испытываю — ведь, по моему глубокому убеждению, дружба есть не что иное, как идеальный форум для обмена предварительными умозаключениями и маргинальными комментариями, и я допускаю, что высокий коэффициент заблуждений в этих умозаключениях и комментариях вполне извиняется тем обстоятельством, что друга я не привязываю к себе за ногу, как в потешном забеге, и не обязываю его ни вступать в альянс со своими заблуждениями, ни отрицать их, поскольку как первое, так и второе весьма болезненно. Однако в отношениях сексуально-романтического характера мне всегда хотелось быть в той же мере рыцарем правды, в какой и рыцарем своей возлюбленной, то есть в разговоре с девушкой правда, причем не запятнанная моими словами, была для меня актуальнее всего остального. Все это я изложил Алисе, добавив, что для того, чтобы завести постоянную подругу, мне необходимо приплюсовать любовь к правде (правде, которую я уже любил, хоть и безответно), а не начинать с любви и надежды как с возможного довеска к правде.
Это была самая моя продуманная и развернутая речь со дня переезда в Нью-Йорк, и Алиса (во всяком случае, мне так казалось) слушала внимательно.
— Ну ты загнул. Прямо как на защите диплома! — съязвила Алиса, едва я закрыл рот.
— Сама небось на своих лекциях не хуже загибаешь, — парировал я.
— Хотя бы и так. Но я, чтоб ты знал, уже засунула так называемую правду сам догадайся куда. Не понимаю, почему бы просто не сказать бедной девушке то, что ты должен ей сказать.
— Кого это ты разумеешь под «бедной девушкой»? — Разговор происходил за несколько дней до Ваниты и через пару дней после Надин — на тот момент забытой окончательно и бесповоротно. — Да я бы с радостью сказал, но…
— А знаешь, в чем все дело? Ты просто не можешь ничего такого сказать, потому что воображаешь у себя внутри некие особые, сугубо личные залежи правды. Не понимаю, как эта иллюзия состыковывается с твоим кредо — соглашаться со всеми подряд и по всем подряд вопросам. Залежи правды, запретная зона — тоже мне невидаль! Да такое у каждого есть. Все тешат себя надеждой, что где-то в самой глубине души представляют собой нечто невиданное и неслыханное. Я бы добавила, что и неописуемое, по причине крайней размытости. Зато свое, родное. Именно отсюда растут ноги у дурацкой поговорки «Своя рубашка ближе к телу».
Я крутанул педаль сильнее, чем требовалось, и в отместку обрызгал Алису водой. До чего же быстро она забыла наш разговор!
— Скажи, Алиса, ты все еще куришь марихуану? Потому что я ведь только что объяснил…
— Ты объяснил все, кроме главного: почему у тебя нет девушки. Кстати, почему ты не ходишь к психоаналитику? Заметь, не в первый раз спрашиваю. По слухам, очень помогает.
— А почему ты не встречаешься с Дэном? Заметь, я тоже не в первый раз спрашиваю. — Мы с Алисой периодически любили действовать друг другу на нервы. — Он, как и ты, очень умный и циничный. Отличная вышла бы пара.
— Я схожу с Дэном в кафе, если ты сходишь к психоаналитику. Договорились?
Я напомнил Алисе, что в качестве служащего отдела технической поддержки славной корпорации «Пфайзер» получаю всего лишь 46 тысяч долларов в год и не могу позволить себе психоаналитика. У меня даже нет медицинской страховки (мало ли что я там говорил маме и папе); если меня переедет автомобиль, когда я, весь в своих мыслях, буду фланировать по проезжей части, я бы предпочел (мне так думалось) скончаться на месте, чем отделаться переломами, — тогда по крайней мере родителям не придется оплачивать больничные счета.
— Ну так поговори с мамой или папой. — Алисин совет прервал мои размышления о внезапной, красивой и легкой смерти от удара бампером.
— Вот от этого мне точно сразу полегчает!
— Я имела в виду — насчет денег, — нетерпеливо вздохнула Алиса. — Попроси у них денег на психоаналитика.
— Извини, не въехал. Нет, не годится — папа ведь банкрот…
— Только формально.
— А маму я не хочу впутывать. Не хватало, чтобы она в прямом смысле слова расплачивалась за мои бзики. Еще начнет себя винить.
Лопасти катамарана шлепали по воде, нарушая блаженную тишину. За катамараном бежала мелкая волна, омывая блестящий, как фольга, винт.
Я оглянулся. Нижний Манхэттен сиял, будто выточенный из цельного куска стекла; здания, особенно два самых высоких, были такими гладкими на вид, даже скользкими, что мыслям моим не удалось задержаться на них — сползли, даже не оцарапавшись. Вода подо мной была не менее ослепительна, зайчики дробились, нагоняя сон, мелкие волны дрожали каждая сама по себе, отражали солнце вразнобой, словно фасетки небывалой стрекозы.
