— Классно. — На этот раз я сказал то, что имел в виду. — А почему никаких заморочек?
Парень неопределенно махнул рукой.
— Удачи, — бросил он через плечо, доставая сверху свой кейс.
Я заметил, что он открывает кейс с величайшей осторожностью и даже с опаской. Не зря же в самолетах предупреждают — за время полета вещи может растрясти.
Вскоре опустевшие кресла заняли те, кто летел в Кито. Стюардесса привычно толкнула речь — сначала по-английски, потом по-испански. На espanol'е я успел усвоить только первую страницу разговорника. В свое время выбрал французский — мне казалось, что он скорее пригодится. Впрочем, через час надо мной возьмет шефство владеющая испанским Наташа.
Она же Джокер. Джокером мы называли Наташу за неподражаемую улыбку. Она улыбалась правильным мультяшным полукругом, закавыченным в ямочки на щеках, и кто-то (ладно, признаюсь — это был я) однажды предложил прицепить ей кличку Джокер. Кличка прилипла, и мы, парни, случалось, ласково называли Наташу Джокером даже в глаза. Она не возражала и только, по своему обыкновению, невозмутимо улыбалась.
Я застегнул ремень под животом, проверил, исправен ли пластиковый столик, и привел его в исходное положение. В этот момент во мне проснулись угрызения совести за то, что я прицепил Наташе кличку. В конце концов, я единственный мог, хоть и с натяжкой, назвать себя Наташиным другом. Наверняка на предстоящем вечере встречи данное обстоятельство будет у меня основным поводом для гордости, а поездка в Кито — главной моей заслугой за последние десять лет. Именно этой поездкой я буду крыть и карьерные успехи, и выгодные браки однокашников — о тех и о других я в силу своих обязанностей агента по делам выпуска знал буквально все. Сведения заполняли мой мозг, как горка рисовых зерен, на каждом из которых под микроскопом выгравировано имя однокашника и соответствующее событие с датой. Регулярно, раз в четыре месяца, я отсылал очередную партию «зерен» (практически неотличимых друг от друга) в журнал с пафосным названием «Они учились в нашей школе».
В то время как сам я только что потерял работу и гордиться мог лишь одним — тем, что пока не облысел. Правда, волосы уже несколько поредели. Недавно, стоя перед зеркалом, я мысленно провел черту по темени, вообразив, что это песчаный пляж. Так вот, за пределами полосы прибоя волос было еще предостаточно. Проблема же состояла совсем в другом, а именно в аномальной волосатости шеи, спины, груди, ног, ягодиц и рук. Причем волосы на всех этих частях моего тела были светлые, словно от другого человека. Как ни странно, женщин, которые наблюдали или даже осязали меня обнаженным, не смущал мой блондинистый пух. Сейчас, когда самолет оторвался от взлетной полосы аэродрома Боготы, я снова задал себе вопрос, почему повышенная волосатость не вызывала у моих подруг отвращения. Может, они видели во мне недостающее звено эволюции?
Вдруг (вернемся в самолет) я подумал, как было бы здорово прийти на вечер встречи с Наташей. Если я сумею уговорить или даже соблазнить ее этой перспективой, у меня появится наконец повод для гордости — как у агента по делам выпуска и как у мужчины. Мысль мне чрезвычайно понравилась — выходило, что я прилетел в Южную Америку по важному делу! Скажу больше: я надеялся, что, проведя с Наташей десять дней, многое проясню в отношении этой девушки. Может, я даже смогу сказать Страттону или Биллу Т., кивнув в сторону Наташи (она будет стоять, как всегда, несколько поодаль, на газоне, и обязательно в открытом летнем платье), так вот я смогу сказать Страттону или Биллу Т. примерно следующее: «Ребята, как же мы заблуждались насчет Наташи! Мы называли ее Джокером, а ведь дело в том…» И тут я выдам все, что успею узнать о Наташе. Однако в голову лезли только те сведения, которые уже давно не были для меня новостью. Наверное, если бы я предпринял путешествие в какую-нибудь неосвоенную туристами страну и по возвращении все бы меня расспрашивали, что да как, мои рассказы разным людям были бы похожи как две капли воды: славное, дескать, местечко, а вот какой казус со мной приключился, и т. д., и т. п., пока все сведения не сложились бы в один-единственный рассказ, который и заменил бы реальные впечатления от поездки. Вспомнив об этой особенности собственной памяти, я почувствовал вполне оправданные опасения. До боли знакомые опасения. Меня вдруг осенило: всякий раз, когда прелесть новизны исчезает, в сухом остатке в качестве воспоминаний я имею лишь цитаты из рекламного буклета. Вот в один прекрасный день я умру, и святой Петр спросит: «Ну, как тебе понравилось в жизни?» И что я отвечу? «Славное местечко. Еда отменная. Правда, некоторыми местными блюдами с непривычки лучше не злоупотреблять. Народ очень дружелюбный». А кто скажет, что все это не так, пусть бросит в меня камень.
В иллюминаторе густела великолепная беззвездная тьма. И я дал себе слово каждый раз рассказывать что-нибудь новое о своей поездке, а не повторять одно и то же по два, а тем более по три и по четыре раза. Неприятные впечатления, если они меня постигнут, тоже не утаивать — ведь никто не обещал, что будет легко, тем более в Колумбии (о страданиях колумбийского народа я успел немало почерпнуть из газет за те дни, что слонялся без работы). К несчастью, я и мои соседи по съемной квартире на Чемберз-стрит недавно способствовали продолжению затяжной гражданской войны в этой стране, купив кокаину и нанюхавшись его. Пожалуй, не стоит рассказывать об этом Наташе. С другой стороны, так как я едва знаю Наташу, мне захочется вызвать ее на откровенность, а в ответ и самому придется откровенничать. Я очень надеялся, что Наташа не станет спрашивать, кто, по моему мнению, должен победить в гражданской войне. Ведь эта война — просто столкновение интересов двух террористических группировок, разве не так? Но вдруг пора уже выбрать из двух террористических зол меньшее, чтобы наконец наступил мир?
Вскоре самолет приземлился, на сей раз без эксцессов. Уже хорошо. Пока мы продвигались к выходу, все дети начали успокаиваться после затяжного рева. Вы замечали, что ни один ребенок никогда не прекращает реветь сразу — нет, ему обязательно надо еще повыжимать из себя всхлипы, прежде чем перейти в другое состояние. Как будто ему неприятно признавать, что любое из обстоятельств, вызвавших рев, все же недостаточно весомо для того, чтобы ныть до бесконечности — даже в растерзанной войной Колумбии.
Впрочем, это уже не Колумбия, напомнил я себе, спускаясь по алюминиевому трапу и ступая на гудрон шоссе. Это Эквадор, для меня — настоящая terra incognita. Кругом пестрели путеводители — но я, растерявшись среди заголовков типа «Третий мир: скрытая угроза», не купил ни одного. Единственное, что я знал о земле, на которой стоял сейчас — меня всегда интриговало это «сейчас», не важно, где оно меня заставало, — так вот единственное, что я знал о земле, на которой стоял сейчас, — запах. Пахло холодом и костром. И еще, кажется, сточными водами. А что, если природа одарила меня исключительным обонянием, и мое призвание — стать профессиональным дегустатором вин? Я бы зарабатывал на жизнь употреблением спиртных напитков. Пожалуй, застраховал бы свой нос на сумму с энным количеством нулей. Потом в результате аварии потерял бы свои выдающиеся способности и озолотился на страховке.
