От избытка чувств я лег на кровать, но через минуту встал. Удивительная возможность открывалась передо мной… кажется. Разумеется, нигде не написано, что мне нельзя ехать в Кито (если, конечно, по воле злого рока этот славный город не находится на Кубе).
Внезапно зазвонил телефон (он вообще всегда звонил внезапно). Я взял трубку, но молчал — хотел сначала по голосу определить, кто на проводе, а уж потом рассекречиваться.
— Алло! — кричала Алиса. — Алло!
Узнав от меня, что Двайт слушает, Алиса сообщила, что: а) я параноик; б) я ее достал; в) она просит прощения за то, что резко говорила со мной утром.
— Ничего страшного, — великодушно сказал я, довольный Алисиным извинением не меньше, чем Наташиным письмом. Содержанием последнего я тут же поделился с Алисой. — Я это к тому, Алиса, что мне, кажется, надо ехать. Наташа такая добрая, такая отзывчивая…
— Да еще с таким отзывчивым телом…
— И что с того? Она ведь еще и очень умная. Скажешь, нет?
— Не знаю. Я с ней сто лет не разговаривала.
— Вот я и подумал: было бы здорово провести несколько дней с умным человеком, да еще в стране, которая не входит в НАТО. Да, кстати: Кито ведь не на Кубе? Так вот Кито идеально подошел бы для чистоты эксперимента. В смысле, там бы я, как только лекарство начнет действовать, принял решения, которые сейчас способен только обдумывать. Да, ты же не в курсе! — И я изложил Алисе все, что узнал об абулии и «абулиниксе», особый упор сделав на тот факт, что лекарство разработано лучшими отечественными фармакологами и в сугубо филантропических целях.
— Двайт, как можно быть таким наивным? Ты что, правда веришь в существование абулии?
— Конечно. Что угодно поставлю под сомнение, но абулия действительно есть.
— Ага, прямо как социальная фобия — не было, не было, а года четыре назад фармацевты расстарались, изобрели. А с неврастенией наоборот — всю дорогу была, а потом самоликвидировалась.
— Может, просто все неврастеники страдают бесплодием? Точнее, страдали…
В наших спорах Алиса всегда выступала от лица цивилизации, а я — от лица природы; хотя вы, возможно, и полагаете, что природа сильнее, я, как правило, проигрывал. Спорить с Алисой — занятие неблагодарное. Она по образованию антрополог. Я же из антропологии вынес одно-единственное понятие — самоанализ. Тем не менее откуда, как не из самоанализа, растут ноги хронической неспособности принимать решения?
— Вот, например, я не могу решить, ехать или не ехать.
— Тогда, возможно, тебе следует исходить из соображений безопасности.
— Вот-вот. Возможно — ключевое слово.
Следующие два часа я провел в своем закутке и в столбняке от открывающихся возможностей. Потом опять позвонила Алиса.
— Поезжай, Двайт. — Ясно как день: она тоже немало времени посвятила обдумыванию моей ситуации. — Ты прав: к тому времени, как начнет действовать лекарство, ты должен оказаться на нейтральной территории. Бог знает, что на тебя найдет в Нью-Йорке — может, ты первой встречной предложение сделаешь. Или увидишь копа и поступишь в полицейскую академию. В Эквадоре ты по крайней мере не наломаешь дров. Наташа за тебя не пойдет, с работой в стране напряженка…
— Откуда такая уверенность насчет Наташи?
— Вот и поезжай, разберись на месте. Эквадор пойдет тебе на пользу. А то ты такой провинциал, ужас.
— Я провинциал? Да я же в Нью-Йорке живу!
— Что может быть хуже космополита-провинциала? — изрекла Алиса. Она всегда любила афоризмы.
Кончилось тем, что я стал подбрасывать монетки. Результаты этого проверенного временем способа принять решение изложены мною в Прологе. С максимальной точностью.
На следующее утро, в понедельник — тридцать пятый по счету понедельник, точно такой же, как предшествовавшие ему тридцать четыре понедельника — я пошел на работу в отдел технической поддержки. У меня все еще оставалась неделя от отпуска, однако я не был уверен, что эту неделю мне дадут прямо сразу. Поэтому, едва усевшись за стол, я позвонил Алисе.
— Разве я просила тебя названивать каждый день? — съязвила сестра.
— Ты звонила мне вчера целых два раза. — И я поделился с ней своими сомнениями.
— Соври, что должен лететь на похороны. Только обязательно на похороны родственника, никаких друзей и знакомых.
— Спасибо, так и сделаю. — Я быстро оглянулся, чтобы узнать, не подслушивает ли Рик. — Надо ведь и Ваните что-то сказать.
— И Ваните соври. Лучше врать другим, чем себе.
Я почему-то всегда придерживался противоположной точки зрения.
— Ты серьезно?
— В психологии формирования личности, чтоб ты знал, лжи отводится чрезвычайно важная роль. Для ребенка ложь — это способ отделить свой внутренний мир от мира взрослых. Ложь формирует независимость, посредством лжи человек очерчивает для себя территорию своей личной свободы.
Алиса, когда хотела, давала очень дельные советы.
— Не понимаю, почему ты отказываешься быть моим личным психоаналитиком. Ведь так хорошо начинали…
— Сходи к настоящему психоаналитику, и он тебе популярно объяснит почему.
— Только не думай, что я не умею врать. Одно время я, можно сказать, только и делал, что врал.
— А толку? С таким лицом, как у тебя, не врут. — Алиса говорила, точно щипала меня за небритую щеку.
Я написал Наташе письмо с потрясающей новостью о своем возможном приезде — и в результате почувствовал такой жестокий укол совести, что, едва кликнув «Отправить», позвонил Ваните на работу и заверил ее, что мечтаю о встрече и поедании камбоджийских деликатесов в четверг вечером.
— Чудесно. Раз ты так соскучился, давай не будем тянуть до четверга. Тем более что мы вообще редко видимся.
Я сказал, что раньше четверга никак не получится — у меня масса дел. И это была чистая правда. В тот вечер я отправился в медицинский центр специально для выезжающих в экзотические страны, где потратил уйму денег на инъекции и рецепты препаратов, которые, я очень надеялся, не противопоказаны больным, проходящим курс лечения «абулиниксом». Однако по сравнению со списком опасностей, подстерегающих белого человека в Эквадоре, несовместимость с «абулиниксом» показалась мне сущей безделицей. Если верить медсестре, в этой стране янки или там европеец ежесекундно подхватывает лихорадку денге, покупает фрукты у больных желтухой туземцев, срывается в пропасти на раздолбанных автобусах, успевая в полете вытряхнуть из штанов пару-тройку скорпионов.
— А пауки там водятся? — спросил я. — Ненавижу пауков. Если уж какой-нибудь твари приспичит меня укусить, пусть сначала зарычит.
Медсестра бегло просмотрела стопку памяток.
— О пауках ничего не говорится.
Теперь, когда на карте опасностей Эквадора для меня не осталось белых пятен, я почувствовал полное моральное право объявить о смерти воображаемого родственника, судьбу которого мне, возможно, скоро придется разделить, — и стал скорбеть по-настоящему. На следующее утро я попросил у Рика аудиенции.
