— Пожалуй… — протянул я. — Наверное, ты прав. — Перед моим мысленным взором возник Двайт в черном костюме и черных очках, дефилирующий по Мэдисон-авеню и хлопающий по задницам всех попадающихся на пути и поглощенных шопингом красоток. Боковым зрением этот Двайт намечал клумбы, которые не мешало бы вытоптать. Я содрогнулся. — Нет уж, такая крутизна не по мне. — При этих словах услужливое воображение подсунуло еще более заманчивую картинку: Двайт в угнанном красном кабриолете с гранатометом в багажнике мчится через штат Невада, останавливаясь лишь затем, чтобы взорвать очередной рекламный щит. — Не хочу превратиться в берсерка.
— Я это предусмотрел. Ты, Двайт, очень вежливый, общаться с тобой — одно удовольствие.
— Спасибо, Дэн.
— Ты славный парень. Добрый и все такое прочее. Даже мистер Р. так считает. — Мистер Роршач, он же Дэнов папа, несколько раз имел возможность, покачивая своей блестящей лысиной, толкнуть в мой адрес весьма высокопарную и в той же степени двусмысленную речь. Мои глаза, выпученные в усилии понять, что он имеет в виду, почему-то только укрепляли его в сложившемся относительно меня мнении. — Вот почему я считаю, что для тебя риск ниже, чем для других, более или менее «нормальных» индивидуумов. В то же время действие «абулиникса» на тебя может оказаться сильнее, чем на лиц с более ярко выраженной клинической картиной абулии. Я дам тебе минимальную дозу. Двадцать миллиграмм. Думаю, результаты нас не разочаруют. Надеюсь, Двайт, ты понимаешь, — Дэн погасил второй окурок, — что я нарушаю врачебную этику.
— Спасибо, старина. Ты настоящий друг.
Я накинул Дэнов махровый халат, и мы на цыпочках проследовали к двери. Мы направлялись в ближайший ночной магазинчик за снеками и «Джигги Джусом» (я имею в виду кофеинизированный солодовый напиток, если вы вдруг подумали про другое), чтобы отметить мой первый прием «абулиникса» со всем пафосом, достойным этого события.
— Ведь в будущем появятся таблетки буквально для всего? — спросил я.
— Для всего, но не для всех.
Дэн всегда любил говорить загадками. Пожалуй, следовало и ему прицепить кличку — Пифия, например. И ему тоже, с тоской подумал я. В те дни (и ночи) мысли о Наташе не отпускали меня — пока я не получил от нее мейл, после которого стал гнать эти мысли, скорее всего из страха сглазить.
— Эх, Двайт, знал бы ты, как я буду раскаиваться, если ты закончишь свои дни в Вермонте!
— Кажется, ты никогда еще не говорил мне более приятных слов. Ты случайно не на экстази сидишь?
Дэн оставался ярым сторонником экстази и упорно не желал признавать его нейротоксичность — даже после дня рождения Форда, которому предшествовали девять месяцев приема дури, возымевшие действие именно в тот приснопамятный вечер.
— Если бы я сидел на экстази, у меня зрачки были бы расширенные.
— Может, у тебя депрессия? Иногда мне прямо кажется, что у тебя депрессия.
От ответа Дэна спасла группа пьяных в стельку молодых людей, весьма преуспевших в жизни, судя по дорогущим рубашкам. Они вывалились из бара чуть ли не нам под ноги. Один пижон смерил удивленным взглядом мой халат (кстати сказать, отличный халат — толстенный, как ковер, шоколадного цвета, да еще с монограммой мистера Р. В таком халате не стыдно и днем выйти).
— С легким паром! — заорал пижон прямо мне в лицо.
Остальные были менее агрессивны — они вразнобой поздравили нас с Днем независимости. Для таких пижонов каждая суббота — День независимости.
— Надеюсь, этим ублюдкам недолго осталось, — произнес Дэн. — Конечно, ради них не стоит устраивать террористический акт — вполне хватит обычной авиакатастрофы.
Я тоже оскорбился. Сочетание полноты бытия с идиотизмом всегда являлось для меня как для довольного жизнью человека причиной крайнего раздражения от несовершенства миропорядка.
В магазинчике я задержался между полок со снеками. Мне хотелось еще чего-то, помимо сырных «Комбо». Мне всегда хотелось этого чего-то, и я нередко тратил десять — пятнадцать минут на поиски снеков-фантомов. Мистер Йоун давно перестал спрашивать, что мне предложить, и спокойно наблюдал за моими перемещениями по рядам. «Вы терпеливый покупатель, — говаривал мистер Йоун. — Кто не торопится, тот долго живет».
В конце концов я забил на мифические снеки и подошел к Дэну, который успел достать из холодильника две пузатые бутылки «Джигги Джуса» и держал их под мышками любовно, как младенцев.
— Знаешь, старина, завтра я снова сюда приду и сразу же куплю то, что надо. Больше никаких колебаний. Наконец-то! Дэн, как ты думаешь, когда я уже смогу легко делать выбор?
Дэн нахмурился.
— Надо было тебя предупредить. «Абулиникс» начинает действовать только на пятый — десятый день, а в некоторых случаях — и через две недели. Дней девять ты не будешь знать, работает он уже или нет. Извини. — Он скроил улыбку. — Видел бы ты сейчас свою физиономию!
Еще минуту назад в каждом пакете чипсов на полке мне виделась разгадка тайны бытия, в каждой банке шоколадного крема светилось готовое решение. Теперь все эти пакеты и банки вернулись в свое привычное многообразно-неопределенное состояние. Я снова был прежним Двайтом-чего-то-хочется-а-кого-не-знаю. Мир не изменился, разве только стал минутой старше; в свете флуоресцентных ламп заваленные полки казались полупустыми, как в бункере.
Порой Дэнов смех звучал прямо-таки зловеще.
Глава третья
Меня разбудил запах яичницы. А также прихрамывающие звуки хип-хопа из раздолбанного стерео — пум-э-пум-э-пум-пупу-пум-э-пум-э-пум-пупу, которые я идентифицировал как альбом «Смущенные сучки» — самое, на мой взгляд, выдающееся произведение группы «Электрический стул», затесавшееся в фильм «Качество жизни». Навязчивый жизнеутверждающий мотивчик накладывался на густой запах из кухни, и оба — мотивчик и запах — казались взаимодополняющими и даже взаимозаменяемыми.
Простыня справа была еще горячей, матрас не успел принять первозданную форму. Я долго зевал и собирался с духом, а когда наконец вышел в прихожую, обнаружил, что Ванитиных черных сапожек там нет. Кроме того, я обнаружил (только встав на ноги), что четыреста грамм «Джигги Джуса» плюс двести грамм, которые я отпил из Дэновой бутылки, расстроившись по поводу девяти дней неизвестности, сделали свое дело. Возраст давал о себе знать: в бытность свою в школе Святого Иеронима я мог полночи глушить дешевую водку, а утром, свежий и румяный, как горячий бублик, зубрить французский, а потом еще играть в бейсбол. Теперь же, после несчастных шестисот грамм кофеинизированного солодового напитка, мне казалось, что в следующий раз подобное времяпровождение закончится рефрешментом в морге.
— Доброе утро, Санч, — приветствовал я согбенную над плитой широкую спину.
Но мои слова потонули в хип-хопе: «Ты отправишься в колледж, я отправлюсь в тюрьму, / И уже через месяц я пойму, что к чему: / Ты ведь тоже сидишь, да еще и за бабки. / Не волнуйся, малыш, я в полнейшем порядке».
