Мне этот кашель не понравился. Я испугался, что рана глубже, чем кажется. Я трясущимися руками зашарил по карманам куртки, где всегда хранил что-то подходящее – и вытащил пиратскую косынку, которую стащил уже довольно давно. Она была пыльная, но ничего лучше у меня не нашлось.
Я сложил ткань и прижал к ране, надеясь остановить кровь. Сэл вскрикнула, когда я надавил на рану.
– Так тоже больно! – крикнула она, ударив меня по руке.
– Хочешь умереть от потери крови? – проворчал я.
– Не надо умирать от потери крови, Сэл! – попросил Чарли.
– Это и правда твое имя? – спросил я.
Она отвела свои яркие синие глаза.
– Сэлли.
Чарли перевел взгляд с Сэлли на меня, а потом – снова на тканевую повязку у нее на груди. Он только теперь догадался.
– Ты девочка!
– Кто тут девочка? – голос Питера прозвучал у меня из-за спины.
Я развернулся. Кивок, Грач и Питер вернулись на арену. Все трое были забрызганы кровью. Лицо Питера лучилось довольством. Кивок уставился на погибшего брата.
– Сэл девочка! – объявил Чарли, вставая и указывая на нее.
– Ты не могла бы долго это скрывать, – сказал я. – Не на острове среди мальчишек.
– Я скрывала это три года среди мальчишек на улицах – с десяти лет, – ответила она, сверкнув глазами. – Я не дура, Джейми.
– Тогда не надо было получать рану, – сказал я.
– Я пыталась уберечь Чарли от раны, – пробормотала она.
Питер и Грач подошли ближе. Грачу было просто немного любопытно, а вот лицо Питера было гневным.
– Ты – девочка!
Он произнес это так, словно Сэлли была какой-то мокрицей, обнаружившейся под камнем.
– Мы уже это поняли, – сказал я раздраженно. Ну и что с того, что она девочка? Она тут уже месяц и прекрасно держалась.
– На моем острове нет девчонок! – заорал Питер. Лицо у него покраснело. По-моему, я никогда еще не видел его в такой ярости. Губы его гневно кривились. – Никаких девчонок! Никогда! Никаких! От девчонок одни неприятности и их сюда не пускают. Ты меня обманула!
– Я о себе заботилась, – ответила Сэлли. – Девчонки в большей опасности, чем мальчишки, когда ночуют на улице. Я обрезала волосы, когда сбежала из дома, и жила, как мальчишка. Я вам всем нравилась, пока вы считали меня мальчишкой.
– Нет-нет-нет-нет! Тебе нельзя тут оставаться. Девчонок сюда не допускают, так что ты должна уйти!
– И куда она уйдет? – спросил я.
Я был удивлен его поведением. Он был словно малыш, закатывающий скандал. Я никогда его таким не видел. Никогда.
– Обратно в Другое Место! – крикнул Питер.
– Но, Питер, – сказал Грач, – никому не разрешается возвращаться в Другое Место. Ты сам так сказал. Это одно из твоих правил.
– Девчонок на этот остров не пускают! – завопил Питер. – И это тоже правило!
Меня будущий дом Сэлли не особо волновал: больше меня волновало то, будет ли у нее вообще будущее. Кровь из раны просочилась сквозь ткань, и я не мог понять, почему. Укол был совсем маленький, а мне не удавалось остановить кровь.
– Чарли, дай свою рубашку! – велел я.
Малыш снял рубашку, которую носил с того дня, как попал на остров. Я заставлял мальчишек хоть как-то простирывать одежду и мыться каждые несколько дней, иначе в дереве начинало невыносимо вонять. К счастью, день помывки был недавно, так что рубашку Чарли не успел сильно замызгать.
– Я сошью тебе новую, – пообещал я, разрывая рубашку на полосы.
– Из оленьей шкуры? – спросил Чарли. Тело у него было худенькое и бледное, хотя руки, шея и лицо сильно загорели на солнце. – Как твои штаны?
– Конечно, – подтвердил я, связывая полосы в длинную веревку.
– Кому, к черту, интересна твоя идиотская рубашка! – заорал Питер. – Она – девчонка, и я хочу, чтобы она убиралась вон. Вон, вон!
Нет ничего хуже криков, когда никто на тебя толком внимания не обращает. Грач, кажется, счел поведение Питера некрасивым: он попятился от него и встал на колени рядом с Чарли и со мной. Питер забегал по арене, несколько раз пнув труп Щипка и разбрасывая все, что попадалось.
Кивок сидел рядом с телом Тумана: держал брата за руку и плакал, не заботясь о том, что его видят.
В этот момент смерть Тумана стала для меня реальностью – такой, какой еще не была. Я никогда не видел Кивка плачущим. Мне хотелось позаботиться о нем – но сначала я должен был позаботиться о Сэл.
Я обмотал полосы ткани вокруг талии Сэлли, туго их стягивая, чтобы сдавить рану.
– Не могу дышать, когда ты так делаешь, – сказала Сэлли.
Лицо у нее стало смертельно бледным и покрылось потом.
– Прости, – ответил я. – Кажется, тебе придется выбирать между дыханием и смертью от потери крови.
– Ну ладно, если ты так ставишь вопрос, – сказала Сэлли.
Ее природная жизнерадостность давала о себе знать даже в такой ужасной ситуации. Я знавал немало мальчишек, которые вопили и рыдали, получая такие раны, как у Сэлли, а она держалась.
Я снова застегнул на ней рубашку и жилет – и почувствовал, что у меня горят кончики ушей. Не знаю, почему оказалось более стыдно одевать ее, когда мы только что несколько минут смотрели на ее голое тело, но почему-то это было именно так.
– Грач, помоги мне ее поднять, – сказал я.
Мы вдвоем подхватили Сэлли под мышки, так что она встала между нами, тяжело дыша.
– Как ты, идти сможешь? – спросил я.
– Придется: не ночевать же одной на этой горе, – ответила Сэлли.
Волосы у нее были мокрыми от пота, кепка свалилась.
Чарли поднял кепку и подал ей. Она покачала головой.
– Поносишь ее за меня, Чарли?
Мальчуган пришел в восторг и развернул кепку так, чтобы козырек был сзади, как ее надевала Сэл.
– А где остальные? – спросил я у Грача.
Мы все делали вид, будто Питер не вопит и не расшвыривает все, что попадется под руку. Это казалось наилучшим вариантом. Вот только Чарли не мог удержаться, чтобы не смотреть, но поспешно отводил взгляд, когда Питер его на этом ловил.
– Других нет, – ответил Грач. – Уцелели только Кивок, Питер и я.
– Значит, мы все здесь, – сказал я.
Мне тоже захотелось бегать кругами и швыряться, чем попало. Мы поднялись на гору вдесятером, и теперь не стало еще четверых: Кита, Эда, Тумана и Щипка. Меньше чем за месяц наш отряд сократился с шестнадцати до шести.
Щипка жалеть было нечего: и он все равно не вернулся бы к дереву, а вот потерять Тумана было больно. Да и остальные двое прожили на острове достаточно долго, чтобы мне было больно из-за них самих, а не просто из-за глупой смерти.
