– Я не говорю, что у меня есть какая-то тайная детская травма. Разумеется, нет. Просто мне не было там хорошо, вот и все.
– Почему ты мне не рассказала?
– После всего, что ты пережила? Все равно что жаловаться на мигрень человеку с раком мозга.
Я хмурюсь:
– Чего?
– Ты поняла, о чем я.
– Нет, не поняла. Ты говоришь, что раз меня удочерили, ты не хотела разговаривать со мной о том, что несчастлива дома?
– Ну да. Это было бы не очень уместно.
– Бонни. Это так глупо.
Чем больше я об этом думаю, тем глупее это звучит.
– И какая разница, уместно или неуместно! Ты дошла до того, что сбежала из дома. Как ты могла мне не рассказать о таком?
Она спокойна, а вот я начинаю заводиться.
– Потому что побег – и меня бесит это так называть, кстати, – имел отношение только к Джеку, и я не могла тебе про него рассказать…
– Почему нет? – В этом весь вопрос. – Ты не хотела? Не доверяла мне?
– Это должно было остаться в тайне, – говорит она. – Дело не в том, доверяла ли я тебе – просто это должно было остаться в тайне. Я знаю, наверное, со стороны это звучит безумно, но иначе и быть не могло. Дело касалось только нас двоих. Только мы понимали, что происходит. И в этом нет ничего страшного. Это и значит быть вместе: мы вдвоем против всего мира.
Я едва удерживаюсь, чтобы не сказать ей, что звучит это совершенно безумно: даже мне понятно, что так я не уговорю ее вернуться домой. Ей нужна небольшая прививка реальности, но не слишком сильная, а то я ее потеряю.
– Ты думаешь, вы поэтому уехали? Что это… вроде большого приключения на двоих?
– Ну да! – Она взволнованно улыбается, точно рада, что я наконец поняла.
– Но что будет, когда это приключение… закончится?
– А кто говорит, что оно должно закончиться?
– А разве не все они кончаются?
– Не это. Не наше с Джеком.
– И ты хочешь вечно быть в бегах?
– Ну да, – снова говорит она. – А почему нет? – Блеск в ее глазах какой-то нездоровый. И в голосе что-то неестественное. – Мы словно вне закона.
– И это хорошо?
Горло у меня сжимается от тоски, и мне все сложнее ее скрывать. Все идет не так, как я думала, и эта Бонни – не та девочка, которую я знаю. Я не знаю, как вести этот разговор; в ее голосе и лице нет никаких знакомых подсказок.
– Если так я смогу быть с Джеком, то да.
– Но Бон… вы спали в машине.
– И что?
Отлично. Все катится к чертям.
– И тебе вообще не жаль? – меняю я тактику.
– Жаль чего?
Значит, нет. Не жаль, что ты испортила людям жизнь, могла бы я сказать. Или что тебя ищут по всей стране. Вместо этого я говорю:
– Что ты соврала мне.
– Я не врала. Ты не спрашивала.
– То есть я не спросила, не мистер ли Кон твой тайный бойфренд? – Я пытаюсь сглотнуть внезапную ярость, но она заново поднимается у меня по горлу. Она еще меня сделать виноватой хочет? – Это все чушь собачья, и ты сама это знаешь. С тобой происходили такие невероятные вещи, и ты мне не рассказала. А потом смылась и оставила меня – и остальных – разгребать последствия. Ты знаешь, что все думают, что я все знала с самого начала? Да и с чего бы им думать иначе?
– Я только что тебе объяснила. Я не могла рассказать. Это должно было быть тайной.
– Ото всех остальных? Конечно. Но от меня? Я думала, мы доверяем друг другу.
– И что бы ты сказала, если бы я правда с тобой поделилась? Отлично, вперед? Нет. Ты бы распсиховалась, как в момент, когда ты и правда узнала. Помнишь, когда ты мне написала? «Какого лысого хрена, Бонни?»
– Вполне оправданная реакция. Ну да, я бы психанула. Из-за такого кто угодно психанет. Но я бы все равно сохранила твою тайну, если бы ты меня попросила. Вот прямо как всю эту неделю. Кстати, можешь не благодарить.
– Вот именно, – говорит она. – Ты сохранила тайну. То есть ты явно не думала, что все так уж ужасно, а?
– Я правда думаю, что это ужасно. – Я еле поспеваю за сменой тем в нашем разговоре. – Это все совершенно неправильно. Ты разве сама не понимаешь?
Бонни приподнимает бровь:
– И ты приехала, чтобы сказать мне это? Что я, по-твоему, не права?
Я медлю:
– Ну типа да.
К моему удивлению, она улыбается:
– Знаешь, Иден, вот это в тебе самое потрясающее. Именно поэтому я рассказала тебе, что уехала, и рассказала куда, даже после того, как мы едва не попались в Тенби. Потому что, даже думая, что я поступаю неправильно, ты все равно сохранила мой секрет. Ты никому не рассказала. Ты доверилась мне.
Я знаю, что должна чувствовать себя польщенной. Что она говорит все то, о чем я думала целую неделю, как уговаривала себя всякий раз, когда мне хотелось выдать ее тайну. Но вместо этого у меня в памяти всплывает лицо Коннора. И вот то, что он сказал вчера (это было лишь вчера?!)… что Бонни поступает эгоистично.
То есть все это, конечно, прекрасно, но разве не… не однобоко как-то? Она перечислила все, что я делаю для нее, – а что она делает в ответ? Заставляет быть соучастницей в этой длинной череде ошибок? Я лгала семье, на меня орали журналисты, я протащила сестру через полстраны. И ради чего? Влюбленная школьница, опьяненная ложной идеей любви.
И внезапно я чувствую себя полной идиоткой. Что я вообще тут делаю? Что я, черт побери, тут забыла?
– Я так рада, что ты это сделала, – продолжает Бонни как ни в чем не бывало. – И я прощаю тебя за то, что ты приехала без предупреждения.
Я медленно моргаю:
– Прощаешь меня?
– Джек будет не в восторге. Но иначе бы и не получилось, да? Если бы ты сказала мне, что приезжаешь, я бы рассказала Джеку, и он бы наверняка сказал, что надо уехать, пока вы не добрались до нас. Особенно если бы мы знали, что Коннор тоже приедет. И Валери?! Тебе обязательно было ее привозить, Идс?
– Она нас везла, – говорю я, что вполне верно, хоть и не передает полной картины.
– А с каких пор ты вообще с ней разговариваешь? – И что-то в ее тоне заставляет меня ощетиниться.
– У нее есть машина, – говорю я. – И вообще она очень нам помогла. Она отличная, на самом-то деле.
– Да ладно! А эти ее разговоры про личные границы и похищение несовершеннолетних? Это так бессердечно! У нее что, совсем нет чувств?
Я хмурюсь:
– Но ведь она права.
Бонни трясет головой:
