– И что? – Валери пожимает плечами.
– И мы хотели быть вместе, – говорит Бонни.
Валери со стоном прикрывает глаза.
– Ох, господи, – говорит она. – И что, на этом мыслительный процесс у вас остановился? Раз влюблены, то можно творить всякую хрень?
– Наши мыслительные процессы вас не касаются. – Голос мистера Кона внезапно звучит совершенно так же, как когда-то на уроках музыки. – И, честно говоря, высказывать мнение вас тоже никто не приглашал.
– Честно говоря, – в ту же секунду отвечает Валери, – как единственный взрослый человек в этой комнате, мне наплевать, приглашали меня высказываться или нет. Вы ведете себя неправильно, причем в нескольких смыслах одновременно.
– Разница в возрасте… – начинает Бонни.
– Да при чем тут она! – с отвращением перебивает Валери. – Это он тебе наплел про разницу в возрасте? Что проблема в ней? Дело в том, что у него над тобой власть, и еще в злоупотреблении авторитетом, а еще… ну, в личных границах?!
– Пожалуйста, перестань, – дрожащим голосом умоляет Бонни. Я вижу, как руки ее сжимаются в кулаки. – Валери. Перестань.
На секунду мне кажется, что Валери ее не слушает, но вместо этого она и правда останавливается.
– Ты права, – говорит она. На лице Бонни отражается полное недоумение. – Какой смысл распинаться тут перед вами? Иден приехала издалека повидаться с тобой. Это с ней тебе надо говорить.
Она выжидающе смотрит на меня:
– Я права?
Теперь все смотрят на меня, и я чувствую, как в ответ мое лицо медленно покрывается мученическим румянцем. Я не ожидала, что выступлю с речью не только перед Бонни.
– Я… я… – Я запинаюсь, беспомощно глядя на Валери.
– Бон, почему бы тебе не показать Иден дом? – предлагает мистер Кон. – А я приготовлю чай для Валери с Коннором, пока вы… поболтаете.
Я не очень понимаю, почему он это предлагает: то ли от доброты ко мне (что вряд ли), то ли чтобы обсудить все с Валери, чтобы Бонни не услышала (возможно), то ли думает, что я не представляю угрозы для их с Бонни отношений, потому что я такое ничтожество (скорее всего). Но на самом деле мне все равно. Когда Бонни кивает мне с улыбкой, я улыбаюсь в ответ. И когда она протягивает мне руку, совсем как в день, когда мы познакомились, когда мы были восьмилетками из разных миров, я беру ее за руку.
23
– Тут и смотреть особо не на что, – говорит Бонни, уводя меня по коридору и не выпуская моей ладони. – Только кухня, гостиная и спальня. Ну и ванная, конечно. Очень мало места. Но уютно. Нам много и не надо.
– Как вы платите за жилье? – спрашиваю я, вежливо заглядывая в ванную на ходу и следуя за Бонни по хлипкой винтовой лестнице.
– Джек перед отъездом снял наличку, – говорит она. – Тут наверху только спальня, так что на этом все. Осторожнее голову! Двери не очень высокие. В нашу первую ночь здесь Джек ударился головой. Прямо кровь была и все такое!
– Сколько налички? – спрашиваю я.
Спальня совсем крохотная: всего-то кровать и комод. Простыни все смяты – фууу, мерзость какая, – и по сторонам кровати лежат два чемодана, но на этом все.
– На какое-то время хватит, – отвечает она.
– Вы это спланировали? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами:
– Да не то чтобы. То есть да, мы говорили. И Джек заранее снял деньги со счета. Но мы не были уверены, что уедем, пока не уехали. – Она улыбается, раскидывая руки в стороны. – Ничего так, а? Для парочки беглецов?
Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но улыбка отказывается появляться на моем лице.
– Ну, так или иначе, мы тут не навсегда. Наверное, скоро будем переезжать.
У меня подводит живот. Нет, не будете.
– И что, вы все время в таких местах останавливаетесь?
– Нет, в Тенби было очень миленько. Настоящий загородный коттедж. Я бы там целую жизнь прожила. Но нас раскрыли. – Она вздыхает и садится на кровать, поджимая под себя ноги.
– А в Йоркшире? – Я неловко нависаю над ней, не желая садиться на смятые простыни.
– А, ну там мы вообще ничего не снимали.
Я чувствую, что морщусь:
– Но ведь вы там были пару дней?
– Да, спали в машине.
Я отвечаю не сразу.
– Что?
– Мы спали в машине, – повторяет она. – Не могли найти, где бы принимали наличку и где бы при этом было безопасно, поэтому просто ночевали в машине. Поэтому, собственно, мы оттуда и уехали. – Заглянув мне в лицо, она пожимает плечами. – Ничего такого. Было даже неплохо. Очень уютно.
Я смотрю на нее, пытаясь обнаружить следы подруги, которая бы услышала, как нелепо звучат ее слова. Я смеюсь. Коннор был прав: конечно, она все отрицает. Словно накладывает на все происходящее фильтр «приключения», а потом только размышляет.
– Садись, – говорит Бонни, кивая на место рядом с собой: отказаться будет странно. Удивительное дело: мне рядом с ней так неловко, хотя она всегда была одной из тех, с кем я чувствовала себя совершенно в своей тарелке, а ведь я даже не стеснительная. Но я думала, пойму, что ей сказать, и… я не знаю.
– Это все так чудно, – говорю я наконец с нервным смехом. – Ты кажешься совершенно незнакомой.
Бонни широко улыбается:
– Это из-за волос, да?
Она жестом указывает на свое рыжее каре и смеется.
– Но это все еще я.
Она раскрывает мне объятия и опускает голову мне на плечо.
– Видишь?
Я прислоняюсь головой к ее лбу, как делала тысячу раз.
– Кажется, ты так давно уехала.
– Да, мне тоже.
Мы одновременно поднимаем головы и смотрим друг другу в лицо.
– Скучаешь? – спрашиваю я. – По дому?
Бонни, пожимая плечами, отводит взгляд.
– А по чему там скучать?
– Ну… по семье? По мне? По тому, что не надо круглосуточно прятаться?
– Ну, во-первых, нам необязательно все время прятаться. – Она слегка выставляет вперед подбородок. – Это не как в фильмах. А во-вторых, ты же здесь? И, честно говоря, по семье я вообще не скучаю. Дома было не так уж и весело. – Видимо, прочтя скептическое удивление на моем лице, она горестно смеется: – А, ну я знаю, что они разыгрывают идеальную семейку ради прессы. Я видела пресс-конференции. Мама плачет, папа стоически хмурится. Да ладно тебе. Им просто стыдно. Не нравится, что мою историю знают их друзья по церкви. Дочь, способная независимо мыслить? О, ужас! – Она трясет головой. – Так будет лучше для всех.
– Я не знала, что ты так относишься к семье.
