– А почему просто не спросишь?
– Она точно что-то заподозрит. Что, если они уедут из Глазго и не скажут, куда отправились?
Он долго смотрит на меня, и на секунду мне кажется, что я его раздражаю.
– Идс, ты не подумала об этом до того, как мы отправились на машине через всю страну?
– Мне было о чем подумать! – начинаю я оправдываться. – Ну, логистика и все такое.
– Адрес – это и есть логистика, – говорит Коннор. – Ты знаешь хоть что-то конкретное о том, где они находятся? Какие-то детали?
– Недалеко от них есть котокафе.
Коннор изумленно приподнимает брови:
– Она сбежала из дома, и ты одна знаешь, где она, и Бонни рассказала тебе только про котокафе?
– Ага, она сказала, что это очень мило. Называется «Дом Кошачьих Королей».
– Девчонки, – бормочет он.
– Что-что?
– Валери возвращается, – говорит он. – Я погуглю это кафе и посмотрю, прояснится ли что-нибудь.
Я поднимаю взгляд: Валери выходит из магазина и направляется к нам с одноразовой чашкой кофе в руке.
– Ты пьешь очень много кофе, – говорю я, когда она доходит до машины.
– А что, что-то не так? – спрашивает она, открывая дверь и садясь внутрь.
– Ничего, просто говорю. – Я тоже залезаю обратно.
Валери закатывает глаза:
– Ну да.
Она возится с рычагом переключения передач и заглядывает в зеркало заднего вида, выезжая с парковки.
– Что за музыка? – спрашиваю я, когда мы выезжаем обратно на шоссе.
– Это Christine and the Queens, – отвечает она с улыбкой, как делают все, когда их спрашивают про любимую музыку. – Разве не клевые!
– А почему по-французски?
– Потому что… она француженка. – Она смотрит на мое раздосадованное выражение лица и смеется. – Мне нравится слушать французскую музыку, потому что так я не забываю язык, который учила в школе. А еще она поет на смеси английского и французского. Просто послушай, тебе понравится. Обещаю.
Видите, в этом все дело. Именно поэтому мы с Валери не можем подружиться. Вот из-за этого. Я едва могу сосчитать до десяти на французском, а она добровольно слушает французские песни.
– Ну ладно.
И тут она начинает подпевать. На французском.
– Господи, может, перестанешь?
Коннор смеется с заднего сиденья, словно Валери делает что-то забавное, а не пытается меня довести до ручки.
– Détendez-vous, mon petit choufleur
[3], – говорит она.
– Не выпендривайся, – бормочу я.
– А ты не дуйся, зануда, – говорит она. – Мы уехали из Кента, как ты и хотела. Может, развеселишься?
Я пожимаю плечами и, отвернувшись к окну, наблюдаю за проносящимися мимо пейзажами. Еще часа три – и приедем.
– Нам необязательно слушать музыку, – говорит Валери. – Можем поговорить.
Наступает тишина, и я знаю, что от меня ждут ответа, но продолжаю молча пялиться в окно.
Наконец Валери говорит:
– Эй, Коннор, а что ты думаешь насчет экзаменов?
Я надеюсь, что никто не слышал моего вздоха. Последнее, о чем мне сейчас хочется думать, – это школа и экзамены. Конечно, вся история с «мне нужно отдохнуть от Кента» была поводом, чтобы уговорить Валери нас отвезти, но это не значит, что я лгала. Я поглаживаю пальцами бока телефона. Может, стоит написать Бонни? Или это плохая идея? Я даже не знаю, обрадуется ли она мне. Что, если она подумает, будто я приехала все испортить? То есть отчасти это правда. Но для благой цели.
– О чем задумалась? – спрашивает Валери.
– О Бонни, – отвечаю я и сразу же об этом жалею.
– Ну да, понимаю, – говорит она сочувственно, чем очень меня злит. – Может, она ехала по этой самой дороге. Полиция выяснила, как они передвигались с тех пор, как бросили машину?
– Думаю, заплатили наличкой за машину подешевле.
Я опять жалею о своих словах (может, я выдала слишком многое?), но Валери кивает в ответ.
– Да, наверное, – произносит она и недоверчиво смеется. – Боже, это все так безумно. Твоя маленькая подружка Бонни! И таких дел натворила.
– А что такого? – спрашиваю я, что очень тупо. Но мне надоело участвовать в разговорах о том, какая Бонни хорошая и как странно, что она поступила подобным образом.
– Ты и сама понимаешь, – отмахивается Валери. – Одна из моих подруг в универе в воскресенье заговорила об этом, не зная, что я знакома с Бонни, и рассказала, что у нее тоже был роман со школьным учителем, но это случилось, когда она выпустилась из школы. Она сказала, что рада, что он не стал ухаживать за ней, когда она была младше: ей бы наверняка показалось, что это прекрасная мысль, и тогда бы все закончилось очень плачевно.
– Почему? Если она в итоге все равно с ним сошлась?
– Потому что есть огромная разница между тем, чтобы встречаться со своим учителем и со взрослым, который был твоим учителем, когда ты сама уже выросла.
– Почему? Год, два, какая разница?
– Мы говорим о моральной, этической или легальной стороне вопроса? – Ее интонации мне сейчас как ногтями по стеклу. Валери бросает на меня взгляд и продолжает: – Ты ведь не думаешь, что Бонни поступила правильно?
Конечно, я так не думаю, но соглашаться с ней мне тоже не хочется.
– Не всем же быть совершенством, – бормочу я и чуть ли не кожей чувствую, как она щетинится от моих слов.
– Ты о чем?
– Ну, тебе необязательно это подчеркивать, – говорю я.
За спиной Коннор нервно елозит на сиденье.
– Что я подчеркиваю? Я про Бонни, а не про тебя. Почему ты воспринимаешь все на свой счет?
– Бонни – это часть меня, – говорю я, и звучит это со стороны не очень разумно, ну да ладно. – Ты все равно говоришь обо мне.
– Ты вообще о чем? – Она нервно хихикает, словно я сказала что-то очень смешное, и меня это доводит окончательно.
– Слушай, перестань, а? Хватит уже. Тебе не понять, так что прекрати.
– Не понять? Что мне не понять?
– Как люди могут облажаться.
– Ты думаешь, я не… я не лажаю?
– У тебя в жизни все так правильно.
Валери коротко и с недоверием смеется, будто лает:
– Что за херня?
– Твоя жизнь такая чистенькая, такая правильная. – Слова льются рекой, словно я всю жизнь ждала, чтобы их сказать. – Ты не знаешь, каково это – когда что-то в жизни идет неправильно, тяжело, не по плану.
