Плющ: Мы не могли найти жилье, и в глуши уже становилось опасно. Джек говорит, лучше всего прятаться у всех на виду. Поэтому мы в Глазго! Джек через интернет нашел нам отличное жилье. Платим наличными, и хозяева не задают никаких вопросов. Все отлично )
«Да, звучит просто отлично», – думаю я, закатывая глаза. Мне уже не стоит ничему удивляться, но все же… Глазго?! А я-то думала, что побег из дома – это так романтично.
Я: Отлично.
Плющ: Прости, что долго не писала. Не могла зарядить телефон!
Я: Все ок.
Бонни присылает смайлик с застегнутым на «молнию» ртом, а потом улыбающийся, и я из последних сил держусь, чтобы не швырнуть телефон через всю комнату.
Боже, на прошлой неделе в это время мы пекли печенье у нее на кухне. Она гоняла меня по таблице Менделеева и давала зефирку за каждый правильный ответ. И что, она уже тогда планировала побег? Уже знала, что уедет?
Забудь, говорю я себе. Пожалуйста, перестань думать об этом хоть ненадолго. Тебе нужно готовиться.
В дверь звонят.
Я слышу, как по лестнице поднимаются голоса: один принадлежит Кэролин, а другой… ох, боже. Это мама Бонни. Она что, ко мне? А что, если… Подождите-ка. Что, если они узнали, где Бонни, и полиция уже выехала к ней? Я собираюсь встать с кровати, но замираю, поставив на пол одну ногу. Маловероятно. Вряд ли мама Бонни помчалась рассказывать мне новости.
Я все еще пребываю в этой неловкой позе, когда в комнату заходит Кэролин.
– Пришла Матильда, – говорит она. – Хочет поговорить с тобой.
– Бонни нашлась?
Она качает головой:
– Нет, солнышко.
Тогда зачем она пришла? В прошлый раз беседа у нас как-то не сложилась. Ох, боже. Вот не хватало еще, чтобы сейчас на меня начали орать.
Увидев выражение моего лица, Кэролин ободряюще улыбается:
– Все в порядке. Думаю, вам обеим будет полезно поговорить. Просто помни, что вы обе любите Бонни. Обе хотите, чтобы она вернулась.
Конечно, она права. Я медлю, не двигаясь с места.
– Пошли, Иден, – говорит Кэрол, на сей раз тверже. – Тебя ждут.
Выбора у меня, очевидно, нет, поэтому я волочусь в кухню. Миссис Уистон-Стэнли сидит за столом.
– Привет, Иден, – улыбаясь, говорит она.
Улыбка у нее не то чтобы лучезарная. Лицо слишком печальное, чтобы зажечься от улыбки, и меня сразу же охватывает ужасающее чувство вины. Вся воскресная ярость куда-то испарилась, и осталась только печальная, усталая женщина, которая очень скучает по дочери.
Голос в голове шепчет: может, ты встала не на ту сторону?
– Здравствуйте, миссис Уистон-Стэнли, – говорю я.
Получается какое-то невнятное бормотание. Мне сложно даже смотреть на нее.
– Матильда, – говорит она. – Я уже говорила тебе, Иден. Можешь называть меня Матильдой.
Я полукиваю-полупожимаю плечами. Опускаюсь на ближайший стул.
– Как экзамен?
Я снова пожимаю плечами.
– Иден, – мягко говорит Кэролин, но в голосе ее слышится предостережение. – Попробуй объясняться словами.
Я прокашливаюсь, но это не особенно помогает.
– Нормально, – лгу я.
Рот Матильды дергается, складываясь в новую полуулыбку. Наступает неловкая пауза. Матильда ерзает на стуле, склоняется вперед, словно собираясь что-то сказать, но затем передумывает. Наконец, с надтреснутым от надежды голосом, она начинает:
– Не было весточек от Бонни?
Я трясу головой.
– Ох. – Она откидывается на спинку стула и смотрит в сторону. – Я надеялась, что раз сегодня экзамен, она…
– Я тоже так думала, – говорю я, потому что и правда так думала, и если кто-то и понимает меня, то это ее мама.
Матильда смотрит на меня, и лицо ее непривычно смягчается. Ох, боже. Это в сто раз хуже, чем полиция. Хуже, чем журналисты. Хуже, чем мягкие наводящие вопросы Кэролин и Боба. Она выглядит такой сломленной.
– Я хочу, чтобы ты знала, – начинает она, переводя взгляд с Кэролин на меня и обратно. – Я хочу, чтобы ты знала, что я не буду сердиться. Никто из нас не будет. Если ты расскажешь сейчас.
Подождите, что-что? Что она говорит? Осторожнее, Иден.
– Сердиться? На меня? – выдавливаю я.
– За то, что ты не рассказала правду раньше, – говорит Матильда. – Я понимаю, что ты… ты хотела быть верной подругой. Для Бонни. И что ты чувствовала, будто должна ее защитить. Но это неправильный поступок. Самое важное сейчас – чтобы она была в безопасности.
Но она в безопасности. Я ничего не понимаю. Я пытаюсь понять, но не получается. Если бы Матильда сказала «дома», а не «в безопасности», тогда было бы логично. Но безопасность? Это она вообще о чем?
Она наблюдает за мной, ожидая ответа, но я понятия не имею, что ей сказать. Я смотрю на Кэролин. Она пытается улыбнуться, но как-то неудачно. На ее лице «написано» напряжение, которого обычно она не показывает. По лбу идут морщины.
Тишина тянется и тянется, и наконец Матильда заговаривает снова.
– Мне просто не верится, что вы не переписывались, – говорит она. – Прости меня, Иден. Я бы хотела тебе верить. Но мне кажется, что ты лжешь.
Кэролин открывает рот и захлопывает его снова. Я сглатываю, пытаясь пробраться сквозь лавину чувств, внезапно на меня обрушившихся. Это странная смесь вины и возмущения, стыда и злости. Ладно, я лгу, но почему она так в этом уверена? Почему она думает, что я скажу ей правду, если она обращается со мной как со лгуньей?
– Почему вы думаете, что я лгу?
– Потому что я знаю Бонни, – говорит она. – И тебя тоже знаю.
Оба эти утверждения настолько неверны, что мне приходится закусить губу, чтобы не сказать ей об этом прямо в лицо. Сейчас не время затевать ссоры, говорю я себе.
– Бонни рассказала Роуэн, – говорит она.
Признаться, я удивлена. Интересно, когда Роуэн раскололась?
– И если она рассказала Роуэн, то тебе подавно.
– Она ничего мне не говорила. Я понятия не имела насчет мистера Кона, пока мне не сказала полиция. Вы же там были, помните?
Матильда, устало вздыхая, смотрит на Кэролин:
– Может, поможешь?
Я резко оборачиваюсь к Кэролин. Что за волна предательств? Они говорили за моей спиной. Обсуждали, какая я маленькая лгунья. Строили планы, как заставить меня сознаться.
Кэролин и бровью не ведет. Она ободрительно кивает мне через стол.
– Продолжай, – мягко говорит она. – Ты отлично справляешься.
