Вряд ли это замечала я одна. И все же никто не сказал: «Слушай, Бонни, ты слишком себя загоняешь».
Хотя я ведь не права. Кое-кто заметил. Мистер Кон. Что там за песню он дал ей послушать? Что-то о том, как важно давать себе передышку, не работать на износ. Что-то там про Вену? Я нахожу песню на Спотифай и слушаю ее, пока слова не откладываются у меня в памяти. Я представляю, как мистер Кон включает ее для Бонни. Представляю, что это значило для нее – услышать такие слова от человека вроде мистера Кона. И впервые с начала этой истории я понимаю Бонни.
12
Кажется, я не видела Коннора уже целую вечность – особенно если учесть, сколько всего произошло. Я предлагаю ему встретиться после обеда в заповеднике.
Когда я подхожу, он сидит на калитке. У него на коленях лежит плед – Коннор из людей, которые приносят пледы на пикник. Он улыбается мне во весь рот.
– Привет! – Коннор спрыгивает с калитки и целует меня.
Боже, до чего хорошо его увидеть. Милый Коннор, с которым так просто. Вот оно – доказательство, что я умею принимать правильные решения, делать правильные жизненные выборы. Он буднично, привычно берет меня за руку.
– Как твоя мама? – спрашиваю я.
Он улыбается:
– Отлично! Доктор сказал, что кость зарастет без осложнений: переломы получились чистые. На этой неделе она на сильных обезболивающих, поэтому настроение у нее самое прекрасное. – Он смеется, и я улыбаюсь в ответ.
– Очень хорошо, – отвечаю я.
– Да, хорошо! Она сказала передать тебе, что она думает про тебя и Бонни.
– Ой. – Я искренне тронута. – Это так мило с ее стороны.
Держась за руки, мы проходим на территорию заповедника и идем по нашему обычному маршруту – через лес и мимо ручья на вересковое поле. Когда мы только начали встречаться и не хотели, чтобы наши родители знали, мы приходили вместе в заповедник и целыми днями сидели тут, разговаривая и целуясь. (В основном целуясь.) Однажды мы заявились сюда в дождь, потому что подумали, что целоваться под дождем будет очень романтично. Это не было романтично: я извозила джинсы в грязи, а Коннор простудился.
Сегодня сухо и солнечно. Мы находим местечко на пустоши, и Коннор, встряхнув плед, расстилает его на траве. Мы сворачиваемся клубочком и целуемся под солнечными лучами, и все так прекрасно, что я на какое-то время забываю и про Бонни, и про тайны, и про экзамены. Целоваться с Коннором – это совершенно особое волшебство.
Но, к сожалению, длиться вечно оно не может: мы слишком увлекаемся, и поцелуи грозят перейти в нечто большее, чему лучше не происходить на пледе посреди государственного заповедника. Красные и запыхавшиеся, мы отрываемся друг от друга. Он откидывается на спину, упершись на локти, и я кладу голову ему на грудь, прислушиваясь, как замедляется его сердцебиение.
– Как прошло утро? – спрашивает Коннор. – Ну, с полицией?
Я пожимаю плечами:
– Да неплохо. Немного нервно.
– Почему?
Потому что я знаю, где Бонни, и не могу им рассказать. И тебе тоже не могу.
– А ты когда-нибудь говорил с полицией?
Он смеется:
– Нет, конечно нет.
– Ну вот. Поверь мне на слово.
– О чем они тебя спрашивали?
– Знаешь ли ты, где Бонни? Знала ли ты про нее с мистером Коном? Все в таком духе.
– И что ты сказала?
О, боже. Я не хочу врать Коннору, но и правду сказать не могу. Лучше всего уклониться от ответа.
– Ну, я сказала, что, как и все остальные, понятия не имела, что они встречаются, пока они не сбежали.
Коннор трясет головой.
– Так странно, что она тебе не рассказала.
Вот с этим я могу согласиться:
– Да и не говори, правда?
– И ты правда ничего не знала?
– Нет! Вот кто бы мог подумать, что Бонни так хорошо умеет врать!
– Ты справляешься со всем этим лучше, чем я думал, – говорит он.
Я хмурюсь:
– Что ты имеешь в виду?
– Я думал, ты больше расстроишься. Ну, насчет того, что она тебе врала. Я и сам почти не верю, что она все это натворила, а ведь мы с ней не лучшие друзья.
Я не знаю, что сказать, поэтому молча сижу, наблюдая, как птица пикирует на озеро в дальнем конце заповедника.
– Ну а что делать. Если я расстроюсь, ничего не изменится.
– Но люди же не для того расстраиваются, чтобы что-то исправлять. Они расстраиваются, потому что расстроены.
А еще иногда люди вынуждены скрывать боль, потому что ее слишком много. Если я начну думать о том, что значит ложь Бонни, да еще в таких важных вещах и столь продолжительное время, как мне с этим справиться? Пускай душевная боль подождет.
– Я думаю… – Я замолкаю. – Я думаю, что просто жду, пока она вернется, а потом уже расстроюсь. Понимаешь?
Мой телефон вибрирует, и я рассеянно гляжу вниз на экран. «Как все прошло?!?!» Три слова – через несколько часов после самого настоящего полицейского допроса.
Я совершаю роковую ошибку: тихо, но раздраженно цокаю языком. Коннор поднимает на меня любопытный взгляд. Черт. Я с деланым равнодушием пихаю телефон в сумку.
Коннор вопросительно приподнимает брови.
– Да так, ерунда, – говорю я.
Коннор непонимающе морщится.
– Нет, не ерунда, – поправляет он меня. – От кого СМС?
– Да так… – Я позабыла имена всех своих знакомых, кроме Бонни. – Это Дейзи. Дейзи. Пишет, чтобы меня побесить.
– Нет, – задумчиво возражает он. – Если бы это была Дейзи, ты бы просто ответила ей, и все.
Наступает тишина.
– Мне не хочется отвечать.
– Иден, – говорит Коннор.
Я сажусь, вырываю из земли пучок вереска и тереблю его, рассыпая листочки по коленям, лишь бы чем-то занять руки. Я пытаюсь тянуть время, чтобы не говорить ему то, что должна сказать.
– Иден, – повторяет Коннор, на сей раз настойчивее. – От кого было сообщение?
– От Бонни, – тихо пищу я.
– Что?
– Бонни!
(Странно: похоже, я рада в этом признаться.)
Коннор широко распахивает глаза, словно я и правда его ошеломила, хотя думала, что он давно догадался по моему неловкому вранью.
– Ты… – начинает он и сразу останавливается. – Она… – Снова он пытается что-то сказать. – Это была Бонни?
– Она хотела узнать, как прошел разговор с полицией, – говорю я, словно это как-то отвечает на его вопрос.
