– Ну, мы жили в том домике в Тенби, так? Он принадлежит другу Джека, и Джек уже останавливался там раньше, поэтому знал код для входа. Дом никто на ближайшее время не бронировал, поэтому мы думали, что это будет идеальное место, чтобы затаиться, пока мы не решим, что делать дальше.
– Ага-а-а-а, – говорю я.
– Ни у кого не было причин подозревать, что мы там. Но, видимо, друг Джека что-то унюхал, потому что он позвонил домой. Мы не стали поднимать трубку – мы не идиоты, – но Джек сказал, что больше никто не знает номер дома. Это было вчера утром. Ну вот, Джек заволновался, сказал, что, если Роб хоть чуточку заподозрит, что мы тут, он сразу позвонит в полицию, такой уж он человек. Ну мы и уехали.
– Так просто?
– Ага. Если Джек что-то решает, то сразу действует. Ну и хорошо, а то бы нас уже поймали.
Ну и хорошо. Я хмурюсь своему отражению в кафельной плитке.
– А теперь вы где?
– Где-то в Йоркшире.
Я молчу, ожидая дальнейших подробностей, но Бонни не продолжает.
– Где-то в Йоркшире? – повторяю я.
– Угу, не знаю точно, где. Тут очень тихо и много зелени. Миленько.
– Но почему Йоркшир?
– Мы хотели уехать как можно быстрее и как можно дальше. Всю дорогу ехали на машине и спали тоже в машине. Они даже не знают, как мы перемещаемся, так что чем дальше, тем лучше.
Чем дальше, тем лучше? Звучит как типичная фразочка мистера Кона. Интересно, есть ли в словах Бонни хоть что-то, что исходит от нее самой?
– И тут так мило! – добавляет она громче. – Джек скоро найдет, где нам остановиться на ночь.
– Как он найдет? – спрашиваю я, словно требуя ответа. – У вас вообще деньги-то есть?
– Конечно, есть. Наличка, потому что надо быть осторожными.
Не могу взять в толк, как она так спокойно обо всем этом говорит. Бонни, которая ни к чему на свете не относится спокойно.
– Вы передумали насчет Ирландии?
– А, это. Нет, но пока лучше подождать. Может, сначала поедем в Шотландию. Джек говорит, что в горной местности легко будет спрятаться.
– А еще ты могла бы просто вернуться домой. – Я пытаюсь сказать это непринужденным тоном, но мне не удается.
Наступает пауза.
– Я пошла на это все не для того, чтобы потом просто сдаться, – говорит она. – Я думала, ты меня понимаешь! Ты ведь понимаешь, что я счастлива?
– Да, понимаю, – быстро отвечаю я. – Но я по тебе скучаю.
Еще одна пауза, покороче.
– Я тоже по тебе скучаю! – бодро отвечает Бонни. – Эй, а как твои-то дела? Что там в Ларкинге?
– У меня все в порядке, – отвечаю я, потому что, видит бог, не знаю, как отвечать на такие вопросы. – А в Ларкинге все как всегда. Бон, ко мне сегодня приедет полиция.
– Что?! – Я слышу в ее голосе внезапные нотки паники. – Зачем? Я думала, они с тобой уже говорили?
– А я-то откуда знаю. Возможно, спросят про Уэльс.
– Но ты же им ничего не расскажешь?
Теперь паника переходит в паранойю, словно она думает: «Черт, зачем я упомянула Йоркшир». Наверное, она жалеет, что не перенесла этот разговор на более позднее время.
– Нет, Бон, разумеется, нет. Я же пообещала.
– Да. Прости, конечно. – Я слышу вздох. – Боже, я так по тебе скучаю.
– И я по тебе скучаю. Тут такой дурдом творится, и я все время думаю, что хочу обсудить с тобой все, а потом вспоминаю, что главный псих в дурдоме – это ты сама.
Она смеется:
– Да уж. Ну хоть в чем-то я главная.
– Ты для этого как следует постаралась.
– Ага. Все или ничего!
– Мне столько надо с тобой обсудить. Как следует обсудить, не тайком и не на бегу.
– Мы скоро поговорим, обещаю. Нужно просто подождать, когда пыль уляжется.
– А с чего ты решила, что она вообще уляжется?
– Так всегда бывает.
– Думаешь, семья перестанет тебя искать?
– Нет, но мне скоро шестнадцать, и к тому времени прессе надоест о нас писать. С родителями-то я смогу договориться.
– Бонни! – Я ушам своим не верю. – Ты будешь дожидаться июля, чтобы поговорить с родителями?
– Если придется, то да. Ты разве не поняла еще, Идс? Я люблю Джека. Я что угодно сделаю, лишь бы быть с ним.
Я прикладываю пальцы ко лбу и надавливаю, пытаясь упорядочить мысли. Мне надо как-то объяснить ей, что она творит. Однако выдавливаю из себя только одно: «Бон, это бред».
– Любовь – это бред. Слушай, мне надо идти. Попозже поговорим, ладно?
– Ладно.
– Удачи с полицией. Люблю тебя.
– И я тебя.
Я еще несколько минут сижу на краю ванны и размышляю. У меня до сих пор не получается объяснить себе, что эта Бонни и Бонни, которую я знаю вот уже восемь лет, – это один и тот же человек. Ответственная, совестливая девочка – и эта безумно влюбленная, безрассудная беглянка. Неужели они обе всегда жили в моей подруге, но я этого не замечала?
Больше всего меня потрясло, что она не собирается говорить с родителями до июля. Неужели Бонни на это способна? Вести себя так, словно родители ничего для нее не значат? Словно ей безразлично, что она бросает семью? Разве она не понимает, как ей вообще повезло? Сколько любви и безопасности дарит семья? Ей не нужно сомневаться, не нужно искать своего места в мире, размышлять о противоречиях между кровным родством и родственниками по выбору. Не нужно испытывать болезненные сомнения из-за того, что любишь свою маму, когда твоя «настоящая» мать живет где-то вдали. Не нужно чувствовать ответственность за жизнь и счастье младшей сестренки, потому что для этого у нее есть родители.
Все, что я потеряла в жизни, было у меня отнято. Я ни от чего не отказывалась сама.
А Бонни, Бонни сама решила избавиться от прежней жизни, словно это какой-то пустяк. В мою голову на полной скорости влетает непрошеная мысль: я никогда ее за это не прощу. Мысль пугает меня, и я отталкиваю ее. Мне нельзя ее думать.
Время приближается к десяти утра, поэтому я убираю телефон в карман и подхожу к раковине, чтобы умыться.
– Я не знаю, где Бонни, – шепчу я своему отражению. – Я не знаю, где Бонни.
11
Когда я спускаюсь вниз, в кухне меня ждут те же двое офицеров, с которыми я разговаривала в воскресенье: мужчина и женщина. Они сидят за столом, а Кэролин хлопочет неподалеку. Вам кофе или чаю? Хотите печенья? Отличная стоит погода. Она нервничает, и я тоже начинаю беспокоиться. Я сажусь напротив полицейских и складываю руки на коленях: если меня охватит дрожь, офицеры не должны этого заметить.
