– Спасибо, – говорю я, не в силах взглянуть отцу в глаза, и поворачиваюсь к двери.
– Я люблю тебя, – произносит он.
– И я тебя люблю.
Вот я на лестнице, потом захожу к себе в комнату. Я смотрю на коробку, стоящую у меня на коленях. Назад дороги не будет: когда я прочитаю письма и увижу все своими глазами, память стереть мне не удастся. Я делаю глубокий вдох, нажимаю на замочек и откидываю крышку.
Мама. Аромат так силен. Аромат весны и солнечных цветов.
Если закрыть глаза, почти можно вспомнить, как звучал ее голос. Почти.
* * *
Сначала я вынимаю письма, оставляя фотографии и сувениры напоследок.
Вверху каждой страницы проставлена дата. Первая, которая попадается мне на глаза, – несколько недель спустя после моего рождения. Я быстро пробегаюсь по стопке писем, все они лежат в хронологическом порядке, взгляд скользит по петелькам и запутанным крючочкам. Это записи, списки и письма, которые мама, по-видимому, написала самой себе. Не обязательно вчитываться, чтобы заметить, как со временем почерк становится все более путаным, а в самых последних записках едва поддается расшифровке. Я аккуратно расправляю страницы. И начинаю читать.
В первый год письма довольно редки. Много слов о том, какая я прелестная, как я впервые попробовала хрустящие колечки «Cheerio», сделала первый шаг, увидела первую в своей жизни снежинку. Много счастья. По крайней мере, каждая запись начинается именно с этого, с беззаботных мелочей, пропитанных солнечным светом. Но потом она начинает писать о том, как устала, как фактически лишилась сна, потому что ее переполняют вопросы, страхи и адские темные картинки, которые преследуют ее и которые она не в силах объяснить.
Через полгода после моего рождения мама пишет:
«Иногда я сомневаюсь, что Тисл вообще меня полюбит.
Как она может меня любить, если я понятия не имею, как быть мамой? Когда Тео уходит на работу, я почти каждый день плачу. И каждую ночь, когда он засыпает. Я плачу, когда качаю ее на руках, кормлю, меняю подгузники. Я переживаю, что Тео теперь будет не так сильно меня любить, ведь у него появилась Тисл. Боюсь, что не буду ему нужна. Я беспокоюсь, что он увидит, какая я плохая мама, и заберет ее у меня. Беспокоюсь, что я этому обрадуюсь. Испытаю облегчение. Потому что, разумеется, я напортачу и в конце концов наврежу ей. Я имею в виду, эмоционально. Не физически, конечно.
Я хороший человек. Я люблю свою дочку. Клянусь, что с завтрашнего дня я стану хорошей матерью. Клянусь быть такой мамой, какую заслуживает эта красивая девочка».
Слова прожигают мне сознание, но я продолжаю просматривать страницы. Надеюсь найти более радужные, более легкие записи. Нахожу одну красивую, украшенную цветами. Дата указывает на мой второй день рождения. Оранжевые и белые цветы. Первая строчка выглядит многообещающе: «Что должно было сделать меня счастливой сегодня». Но потом я понимаю, что эта фраза («Должно было») полностью убивает всю надежду на духоподъемность.
«Что должно было сделать меня счастливой сегодня.
Как я проснулась оттого, что Тео целует мои веки. Две бабочки, танцующие на поверхности кожи.
Как я потом слушала, как он пробрался в спальню к Тисл, напевая по кругу свою версию песни «Акуна Матата» (он ни в одну ноту не попадает, но все равно замечательно поет). Это ее любимая песенка, по крайней мере, на этой неделе.
Как Тисл забралась ко мне в постель после ухода Тео, очень крепко обняв меня за шею своими пухлыми детскими ручонками.
Как мы с Тисл делали оладьи с кусочками шоколада. Как она размазывала шоколад мне по губам, визжала и хлопала в ладоши. Я ей разрешила «накрасить» шоколадом и свои губки, и в итоге шоколад оказался на всей ее одежде, на столе и стуле. Очень вовремя пошел дождь, и мы танцевали во дворе, чтобы отмыться.
Как мы вместе задремали после танца под дождем, слушая стук капель по карнизам и зная, что мы в безопасности, что нам сухо и тепло.
Как Тео пришел домой с красивыми бархатцами для моего сада. Я отщипнула два цветочка: один себе в волосы, второй – Тисл.
Как я уложила Тисл спать, и мы с Тео выпили на двоих бутылку вина за просмотром нескольких моих любимых серий сериала «Сайнфелд». Тео поцеловал меня и сказал, что никогда не видел меня такой красивой.
Что сделало меня счастливой на самом деле.
(Завтра надо лучше стараться.)»
Я думаю, не прерваться ли на этом месте. Какую пользу мне все это принесет? Станет ли мне лучше, если я все это прочитаю? Если я загляну в обеспокоенное сознание моей матери? Я не знаю точно, как ответить на этот вопрос, но это и не важно. Я обязана добраться до конца. Мне необходимо увидеть каждое доброе слово, каждую ситуацию, в которой она подумала, что любит меня, что я ее драгоценная дочка, что я красивая, умная или добрая. Даже если на каждое доброе слово придется десяток плохих и страшных слов, я готова пойти на эту сделку. Ничего другого у меня никогда не будет. Это как стакан соленой воды в пустыне, и у меня нет силы воли от нее отказаться, когда в поле зрения нет больше никакой другой жидкости.
И я продолжаю читать. Копаю все глубже в темноту. Следующие несколько записок, похоже, обращены лично ко мне. «Дорогая Тисл». Как будто… Как будто она на самом деле знала. Знала, что существует хотя бы крошечная вероятность того, что ее не будет рядом, чтобы поговорить со мной в будущем. Я могу ошибаться. И я от всей души надеюсь, что я неправа, что авария была именно аварией. Несчастным случаем.
Я начинаю читать одно из этих писем. Мамин почерк уже гораздо небрежнее, его стало сложнее разбирать.
«Дорогая Тисл.
Я тебе когда-нибудь рассказывала о том дне, когда мы с папой узнали, что ты скоро появишься на свет'?»
Конечно, нет. Мамы вряд ли разговаривают о таких вещах с детьми, едва научившимися ходить. Наверняка она предполагала, что я прочитаю это, когда стану старше. Но почему бы не подождать и не рассказать мне об этом самой?
«У меня уже были подозрения, может быть, неделю или две, хотя не могу сказать, как именно я догадалась. Просто ни с того ни с сего мое тело вдруг стало себя чувствовать иначе. Будто оно больше не только мое. Я больше не чувствовала себя одинокой, как это было обычно.
Однажды утром на работе я пошла в уборную, сделала там тест – и оказалась права. Ты была во мне. Я больше не была одна, теперь нас было двое, ты и я. Я решила, что подожду вечера, чтобы рассказать эту новость твоему папе, придумаю какой-нибудь милый способ сообщить ему об этом за ужином. Мы так долго тебя ждали, я хотела, чтобы все было безупречно. Но уже через час я вышла из офиса и поехала к нему в школу. Припарковалась у двери для преподавательского состава и два часа ждала окончания последнего урока. Он увидел меня первым, постучал в окно – и я вскрикнула. Я посмотрела на него и заплакала. Конечно, счастливыми слезами. И ему даже не пришлось спрашивать. Он просто обо всем догадался. Распахнул дверцу, вытащил меня из салона и начал обнимать и кружить по парковке.
