Я смеюсь и швыряюсь в него подушкой.
– Ты, конечно, борец в легком весе.
У меня голова не болит, скорее наоборот. Я ощущаю себя так, будто мой мозг горит со всех сторон, каждый синапс взрывается фейерверком. Я никогда раньше не чувствовала себя настолько бодрой.
– Давайте на сегодня прервемся. Мне надо домой, проверить, как там папа.
Эмма пожимает плечами и складывает мои записи в стопочку.
– Только если ты обещаешь, что вернешься завтра и мы закончим план. Я уже так крепко влипла в эту историю, что не хочу ничего пропустить.
– Конечно! Теперь я просто так вас не оставлю.
Мы поднимаемся по лестнице, Эмма обнимает меня и направляется в кухню посмотреть, какую отвратительную, но здоровую пищу ей придется сегодня съесть на ужин. Оливер провожает меня до крыльца.
– Не припомню даже, когда в последний раз видел ее такой возбужденной, – говорит он, когда за ним закрывается дверь, и мы остаемся одни. – Серьезно. Ты заставляешь ее забыть, в каком она сейчас непростом положении.
Оливер стоит так близко ко мне, возможно, даже слишком близко, если принять в расчет существование Лиама. Лиам. Оливер смотрит на меня, не отрываясь, приоткрыв губы, как будто хочет что-то еще сказать, но не говорит.
Я напоминаю себе, что знаю Лиама тринадцать лет. Что мне есть кому быть преданной, и это явно не этот едва знакомый мальчик, стоящий рядом со мной на крыльце. Я делаю пусть и крошечный, но шаг назад. Мозг приказывает мне отстраниться, но тело решает остаться на месте.
– Сегодня фантастический день, – говорит он, как будто мой шажочек назад снова вернул его в реальность. – Надо было видеть этот твой взгляд, когда мы все придумывали. Если бы я тебя не знал, можно было бы подумать, что ты сидишь на каком-то бешеном наркотике.
– Все не всегда проходит так, – тихо говорю я. – С вами обоими мне гораздо веселее.
– Если бы только мы познакомились, когда ты писала первую книгу, – отвечает он с улыбкой. – Хотя за такое количество работы я мог бы и гонорар запросить.
Потом он обнимает меня, я даже опомниться не успеваю. От этого объятия мне становится тепло, и я отвечаю на него, обнимая руками талию Оливера. Я кладу голову ему на грудь, мягкую, не такую мускулистую, как у Лиама, и почти сразу отстраняюсь.
– Мне пора домой, – говорю я. – До завтра!
Оливер кивает. Он ничего не говорит, но глаза его внимательно изучают меня, и на лбу появляется задумчивая морщинка. Я поворачиваюсь и ухожу прочь прежде, чем он успевает сказать, о чем думает.
* * *
Еще издалека я замечаю, что на нашем крыльце, освещенном фонарем, сидит Лиам. Сначала я думаю, не повернуть ли назад, пока он меня не заметил, но наша встреча все равно неизбежна. Рано или поздно мне придется идти домой.
Ничего хорошего нет уже в том, что сейчас он поймает меня на лжи, но я замечаю то, что стоит на ступеньке перед ним. Коробка навынос из «Френни Розас», моей любимой пиццерии в городе. Пицца с рукколой и прошутто
[6], в этом нет сомнений, потому что Лиам прекрасно знает, какую я люблю больше всего. Не с шампиньонами и пепперони, которую предпочитает он сам. Это, конечно, мелочь, но мне так хотелось бы ошибиться. Надеюсь, он, по крайней мере, не настолько пожертвовал своими интересами.
Я уже почти в метре от него, а он все еще не поднял взгляд.
– Привет, – говорю я, и голос отражает мое внутреннее состояние: он жалок и дрожит. – Тут так холодно. Надеюсь, ты не очень давно меня ждешь.
Голову он поднимает только после испепеляющего молчания, и с каждой секундой в моем животе все сжимается сильнее и сильнее. Мне хочется кинуться ему в ноги, попросить прощения за вранье и сказать, что я никогда больше так не поступлю.
– Почему? – говорит он, и голос его срывается. – Ты и больна-то не была. Сиделка твоего отца смутилась, когда я ей об этом сообщил. Сказала, что, насколько ей известно, ты все эти дни была в добром здравии.
Ну спасибо, Миа.
– Она права. Я не болела.
Я сажусь на ступеньку рядом с ним, оставляя между нами достаточно места, чтобы случайно не коснуться Лиама. Он сможет дотронуться до меня, только если сам этого пожелает.
– Не знаю даже, почему я тебе врала. Просто… Мне нужно было время побыть одной.
Не одной. Это неправда. Я была с Эммой. С Оливером.
– Мне нужно было немного от всего отстраниться.
Это уже точнее. Кроме того, что самую большую правду я сказать не могу. «Мне нужно было отстраниться от тебя».
– Могла бы просто так мне и сказать. Я бы понял.
– Да неужели? – Это звучит куда грубее, чем я думала. – Я просто имею в виду… Тебе было бы больно. Но тебе и теперь больно, и еще сильнее, ведь я тебе соврала. Прости меня.
– Даже если тебе нужно каждый день врать всему миру, мне тебе врать совсем не обязательно. – Произнося эти слова, он не может смотреть мне в глаза. Я тоже не поднимаю на него взгляда.
– Знаю. Пожалуйста, прости. Я… я сейчас так растеряна.
– Чем же ты занималась? Куда ходила?
– Я работала над книгой. Придумывала план последних нескольких глав. Думала о том, как покажу план папе, уговорю его попытаться мне помочь, хотя ему и придется изменить кое-что в уже написанном, чтобы все это как-то совпадало с тем, что придумала я. Он мог бы проговаривать что-то вслух, а я набирать на клавиатуре..
– Так ты что, все последние дни сидела в кафе? Или где?
Лиам выглядит озадаченным. Брови до сих пор нахмурены, но теперь его лицо немного расслабилось. Черты лица смягчились. И снова решающий момент. Я или скажу ему правду, всю правду, или солгу, и тогда все будет гораздо проще. И я знаю, что должна сделать, для этого мне не надо долго раздумывать.
– Я работала над книжкой с Эммой. Той девочкой, к которой ходила в больницу, она моя большая поклонница. И с ее братом Оливером, он тоже читал эти книжки. Я хотела провести с ними мозговой штурм, узнать их мысли по поводу концовки трилогии.
Говоря это, я сохраняю спокойствие, как будто то, что я говорю, – это самое разумное в мире. И не остается места для боли и предательства.
Лиам сначала молчит. Смотрит на свои потрепанные кеды, а не на меня, так что я не имею представления о том, что он думает.
– Ты обсуждала сюжет с ними? – наконец произносит он. – Я даже не догадывался, что ты с ними разговаривала после больницы.
Он говорит это скорее с грустью, чем с упреком, и это в тысячу раз хуже.
– Ты и не спрашивал, – шепчу я. – А я больше не хотела ругаться.
Он поднимает на меня взгляд, и лучше бы он этого не делал. В его глазах стоят слезы.
