Но на этот раз он ничего такого не сказал. Вместо этого спросил:
– И что, кроме этого… мецената больше никого не было?
Артюхов вновь задумался. Потом хлопнул себя по лбу (он вообще был человеком экспансивным) и произнес:
– Как же я забыл! Девочка была.
– Какая еще девочка? – насторожился Сорокин.
Он знал, что к Григорию Артюхову проявляют интерес многие женщины. Не то чтобы художник был особенно красив или остроумен. Но он был явно талантлив и имел широкие интересы – эти качества очень привлекали представительниц прекрасного пола. Возле художника постоянно крутилась какая-нибудь девочка из художественного училища, или с филфака, или еще откуда-то. Это, разумеется, вызывало недовольство у супруги Артюхова, Натальи Романовны, и время от времени она это недовольство высказывала. Тогда в семье Артюховых разражалась гроза – сверкали молнии, гремел гром, билась посуда, что, конечно же, не способствовало творчеству художника, и поэтому Борис Игоревич не любил, когда возле его кумира появлялась какая-нибудь новая поклонница.
– Что еще за девочка? – спросил он сердито. – Снова какая-нибудь бойкая особа из училища?
– И вовсе не из училища, – ответил Артюхов. – Это я только так сказал – «девочка». Вы же знаете – для меня все особы женского пола моложе сорока лет ходят в девчонках. А ей, кажется, еще и тридцати нет. Это корреспондент газеты «Княжевские вести» Настя Марьянова. Она в прошлом году о моей выставке писала. Даже в Москве обо мне смогла что-то опубликовать!
– Знаю я эту Настю, – кивнул Сорокин. – Она ничего… кое-что в живописи понимает. Плохо только, что она журналист…
– Почему же плохо? – удивился Артюхов.
– Да все потому же! Журналист – профессиональный разносчик слухов и новостей! Всем о вашей новой картине расскажет. Надо будет мне позвонить этой Насте и все объяснить. Чтобы умерила свою журналистскую прыть. Завтра же позвоню. А вы, Григорий Алексеевич, послушайте моего совета: закройте пока что вашу новую работу и никому больше ее не показывайте. Лучше всего ее вообще в ваш «запасник» убрать.
– Вы что же, хотите сказать, что я должен бросить почти законченную работу? – спросил Артюхов, и тон его не предвещал ничего хорошего. – Что я должен струсить, испугаться этих мошенников – и отказаться от своего замысла? Никогда! Никогда Григорий Артюхов не праздновал труса!
– Нет, я вовсе не это имел в виду! – заверил Сорокин. – Я вам советую не праздновать труса, а всего лишь не дразнить гусей и не воевать с ветряными мельницами. А это разные вещи. Картину, конечно, нужно закончить. Но выставлять ее лучше в Москве. Она все равно произведет здесь фурор, но вы в это время будете находиться в столице, и наши бандиты до вас не дотянутся. Мне кажется, в таком предложении нет ничего для вас унизительного.
– Все равно, как-то это… слишком осторожно, – пожал плечами Артюхов. – Писать картину украдкой, хранить среди старых вещей…
– Я ведь только о вас забочусь! – воскликнул Сорокин. – Обещайте хотя бы, что не будете трубить об этой вашей работе на каждом углу! Проявите хотя бы минимальную осторожность!
– Ладно, ладно, проявлю, – нехотя буркнул тот. – Не буду лезть на рожон.
– Вот этого я и хотел! Чтобы вы не лезли на рожон, – улыбнулся Борис Игоревич. – Ну, я побежал, а то жена ругаться будет. До свидания, Григорий Алексеевич! – И поспешил к выходу.
Артюхов проводил гостя, вернулся в мастерскую. Остановился перед картиной «Делёж» и некоторое время задумчиво смотрел на нее. Надо же, как всполошился его бедный друг при виде этой работы! Неужели картина может быть так опасна? Он почувствовал, как сердце его наполняется гордостью. Значит, его кисть тоже может служить оружием в борьбе со злом! Со всякой нечистью, засевшей во власти. И он, Григорий Артюхов, будет участвовать в этой борьбе. Надо поскорее закончить картину и организовать ее показ в Москве. Это можно будет сделать через Козлова – у него есть связи с московскими галеристами. Выставить «Делёж», заодно показать несколько прежних работ похожей направленности. Это будет настоящий гражданский поступок! Да, картину надо закончить…
Григорий Алексеевич относился к числу «жаворонков», людей утра, и не любил работать по ночам. Но сейчас, охваченный творческим воодушевлением, почувствовал желание взяться за кисть.
Надел халат, подошел к мольберту… Да, третий человек… Чтобы написать его лицо, ему не нужно было иметь перед глазами фото. Он и так его хорошо запомнил, когда недавно присутствовал на приеме в правительстве области. Внешне оно выглядело благообразным, полным достоинства. Но, по сути, – это лицо хищника. Да, что-то звериное… Как же это передать…
Он задумался. Окружающая действительность перестала для него существовать, поэтому и не услышал, как позади него раздался какой-то звук – словно скрипнула, отворяясь, дверь мастерской. Не услышал шороха шагов… Только когда за его спиной прошелестел рассекаемый сталью воздух, художник обернулся. Поздно, слишком поздно! Стальная труба обрушилась на голову Григория Артюхова. Он пошатнулся, его колени подломились. Кровь из рассеченной головы хлынула на грудь, брызги попали на кисть, которую он все еще сжимал в руке. И тут убийца нанес второй удар, еще сильнее первого.
Артюхов упал возле мольберта. Падая, он взмахнул рукой и мазнул кистью подрамник, на который было натянуто полотно, прошелся и по самой картине. Попытался встать, но из этого ничего не получилось. По телу прошла судорога, и он замер в неподвижности на полу.
Убийца наклонился над телом, рукой, затянутой в перчатку, потрогал сонную артерию. Пульс отсутствовал, Артюхов был мертв. Тогда он отбросил железную трубу и достал из кармана нож…
Глава 2
Вначале Гуров не придал особого значения тому факту, что его внезапно вызвали к начальнику Управления. Подумал, что речь идет о рутинном контроле над ходом расследования дел, которые он вел в настоящий момент. Однако, войдя в кабинет, он заметил, что генерал Орлов находится в особо сумрачном настроении. Такое случалось, когда ему звонили с самого верха и требовали бросить все силы на расследование какого-либо запутанного дела. В таких случаях генерал, как правило, обращался к помощи полковника Льва Гурова.
– Здравствуйте, товарищ генерал! – приветствовал Гуров начальника. – Вызывали?
– Вызывал, Лева, вызывал, – кивнул Орлов. – Давай, садись, поговорим…
Да, такое начало не сулило ничего хорошего. Обычно так начинались беседы, в ходе которых Гуров получал какое-либо трудное задание.
– Ты про убийство в Княжевске слышал? – спросил Орлов, сразу беря быка за рога.
– В Княжевске? – Лев наморщил лоб, вспоминая сегодняшнюю сводку. – Это там застрелили помощника прокурора?
– Нет, помощника застрелили во Владимире, – поправил его Орлов. – А в Княжевске во вторник вечером убили художника.
– Да, верно, я читал. Но… Там вроде речь идет об обычной уголовщине. Украдено несколько картин… Рядовой грабеж. И о художнике этом я впервые слышу. Мы обычно такими делами не занимаемся.
