И ощущал себя очень одиноким…
Так получилось, что турки как бы разделены на два народа. Это еще в девятнадцатом веке было, но сейчас проявилось особенно ярко.
Есть турки европеизированные. Которые посылают детей учиться в западные университеты – в Париже в девятнадцатом веке в каждом университете были турецкие студенты. Те, кто принимает религию именно как религию, а не как образ жизни. Офицеры – Ататюрк делал все, чтобы армия была европейской. Представители бизнеса. Вообще, гражданское сообщество, молодежь. Турция стала членом НАТО и едва не стала членом ЕС усилиями этих людей.
И есть Турция глубинная. Деревенская. Кондовая. Люди, которые переселились в города и живут в них вторым, а то и третьим поколением – но остаются глубоко деревенскими людьми.
Они почти всегда глубоко религиозны. И фанатично защищают себя, свой квартал и свою страну от чужаков. От любых чужаков. От евреев, от греков – им разницы нет, они всегда готовы бить и громить. И громят. Ксенофобия, расовая и религиозная ненависть – это образ их жизни. Им плевать на весь мир, они защищают свой маленький квартал с покосившимися домами. Как раз из такого района Султан – говорили, он уже в подростковом возрасте верховодил шайкой маленьких воришек.
В свое время огромную роль в европеизации Турции сыграли трудовые мигранты. После чудовищной войны Германия потеряла немалую часть мужского населения, и чтобы восполнить нехватку рабочих рук, стали выдавать визы для рабочих, в основном для турок. Современная Германия построена руками не только немцев, но и турок. Многие там и остались, некоторые мигранты во втором-третьем поколении занимают уже политические посты.
Но сейчас и это сломалось. Сейчас в Германию едут получать пособия, а не работать, перевозят туда семьи, рожают там детей, чтобы не депортировали, да и пособие больше. Женщины регистрируются как многодетные матери и получают пособия, мужчины сидят на их шее, целыми днями торчат в кафе или мечети. Годами не работают. Эти не только не становятся европейцами – они привозят в Европу свою деревню, свой религиозный квартал. Между той, первой диаспорой и этой существует плохо скрываемая вражда, у них даже социальные клубы – разные. Первая диаспора, у кого все еще есть турецкие паспорта, проголосовала за проевропейских политиков, вторая почти поголовно – за Султана.
А кто он?
Его семья всегда была проевропейской, а иначе было нельзя. Отец чиновник, если бы он был соблюдающим – могли бы тут же уволить. Он сам прошел долгую практику в Германии, немецкий и английский языки для него не менее родные и знакомые, чем турецкий.
Но сегодня он почувствовал, насколько он чужой в своей стране. Эти люди смотрели на него не как на защитника, а как на оккупанта. Им не нужен был его закон. У них был свой. И по их закону правосудие как раз свершилось. Жида выгнали из их маленького мирка и дали ему хороший урок. Чтобы он больше не смел открывать рестораны в их районе и кормить их. Прокормимся сами.
Уволиться?
Но кто тогда будет отстаивать закон? Они?
Он в одной книге читал – зло торжествует, если добро бездействует.
Нет, надо оставаться. А вот Альсия… может, и правильно будет, если она уедет. Она принадлежит к тому, другому миру ничуть не меньше, чем он сам. Но она еще и женщина. В Турции женщина подчиняется мужчине, и иначе быть не может. А она не сможет. Точно не сможет…
Комиссар подложил под кофейник купюру, в последний раз посмотрел на Босфор и пошел на выход…
Ближе к вечеру случилась еще одна разборка. Застрелили некоего Абу Вала, прямо посреди бела дня. Он вышел из кафе при мечети и садился в свой джип, когда проезжавший мимо мотоциклист несколько раз выстрелил в него. Насмерть.
Абу Вал был непростым человеком – он был из сирийского приграничья, контрабандист, одновременно с этим – соблюдающий. В криминальном мире он выполнял непростую функцию посредника между самыми разными силовыми группами интересов. Обычный криминал, вооруженные националисты, контрабандисты, вооруженные исламисты. Убийство посредника могло быть частью усилий по развязыванию криминальной бойни в Стамбуле.
Вообще все сильно походило на то, что криминальная война за азиатскую часть либо началась, либо вот-вот начнется.
Инспектор Демир подошел к нему, держа пистолет на шариковой ручке, продетой в спусковую скобу.
– Сбросил на перекрестке. Ушел по направлению к проспекту Багдади. Сейчас отсматриваем камеры…
Пистолет был «Зиг‐226». Но явно не оригинал – иранская копия. Из Сирии они идут потоком на черный рынок, потому что этим пистолетом вооружены стражи исламской революции. И Хезболла.
– Три выстрела на ходу, ни разу не промахнулся. Профи.
– Отдайте на экспертизу.
– Слушаюсь. И… эфенди комиссар?
– Да?
– Согласно вашему указанию я взял у компаний сотовой связи списки абонентов, находившихся в районе… ну там, где…
Он не сразу вспомнил… так забывают что-то постыдное. Стараются не помнить.
– Хорошо, давайте. Вы молодец, инспектор.
Сев в машину, комиссар подумал – может, выбросить этот список в мусорку? Сейчас криминальная война в городе начнется, а он…
Но верный той немецкой добросовестности, которую своим примером вбил в него комиссар Вермеер, он просматривал список.
И тут комиссар вздрогнул, распечатка едва не выпала из его рук. Он увидел знакомую фамилию.
Свою фамилию…
Брат был дома. Он снова пришел. Вместе с матерью, вместе с отцом. Они разговаривали о чем-то с отцом, кажется, о политике. С кухни доносился запах супа с бараниной…
– Иди-ка сюда…
Комиссар схватил брата и вытащил на лестничную площадку. Тот не сопротивлялся.
– Эй! Что с тобой?
– Только не говори мне, что ты ничего не знаешь!
– О чем ты?
– Не прикидывайся!
Брат спокойно смотрел на него.
– Бойфренд Альсии. Я рассказал тебе о нем, и вчера к нему наведались какие-то молодчики. Избили его и подожгли ресторан. Твоих рук работа?!
– Не понимаю тебя.
– Все ты прекрасно понимаешь! Твой телефон! Он был у этой самой вышки, именно в то время, когда произошло нападение. Что скажешь?!
– Отпусти меня!
Комиссар отпустил руки. Брат пригладил полы кожаной куртки.
– Вообще-то это ты.
– Что?!
– Это ты мне сказал, что наша сестра встречается с жидом. Разве ты не хотел, чтобы я разобрался с этим?
– О Аллах, нет! Как тебе в голову пришло такое!
– Но ты сказал, что лучше, чтобы родители не узнали. Вот я и подумал.
Комиссар схватился за голову. В глазах стоял какой-то туман.
