– Всё понятно, – сказал Максим громко и торжественно. – Завтра мы вдоль нашего гороха поставим высокий плетень. Перелетевшие куры пойдут в бульон. Кто за? Выпиваем…
– Вы что, с ума посходили? Какой плетень? Максим, я держал тебя за умного человека. Манька, перестань хихикать! И включите свет, чёрт подери! Не могу я эти глупости в темноте обсуждать.
– А хорошо, что в доме есть электричество? – Мария чуть гнусаво передразнила мужа: – Ах, этот чудесный забытый крестьянский быт…
И опять все рассмеялись.
8
С самого утра Балашов начал нервничать, словно предчувствуя неотвратимо надвигающиеся склоки и ругать, суету, одним словом.
– Ладно, огородим участок. Уговорили, – рассуждал он за завтраком. – На забор возьмём самые негодные, самые грязные брёвна из коровника. Крепкий свежий забор очень раздражает глаз. Я как вижу такой забор, думаю: «Какого чёрта? Зачем его поставили? Что прячут за этим забором? А мы поставим гнилые некрашеные столбы, и люди сразу поймут, что нам нечего прятать, что забор нужен только для защиты сада. И потом, с Пасюковым надо посоветоваться.
– Уехал твой Пасюков. Уехал к родственникам в деревню.
– Уехал так уехал. Вдоль забора мы посадим иву. Люди говорили: «Воткни в землю ивовый прутик, он и прорастёт». Природе, главное, не мешать, – продолжал Балашов разглагольствовать, но как только пришла пора заняться заборным делом, он тут же заявил, что садовые дела поважнее, и, захватив бутылку «Столичной», ушёл к соседу Шутову.
– Я пока ямы под столбы буду рыть, – крикнул Максим ему вслед, и Балашов, весь поглощенный заботами о будущих сливах, ответил коротко:
– Давай, давай, – и скрылся за соседним плетнём.
Честная, полюбовная сделка заняла два часа.
– Бери каждое третье дерево, мне сад прорежать надо, – подвёл Шутов черту дружеской беседе.
Столь щедрое разрешение Балашов воспринял как немедленный призыв к действию и начал было поднимать домочадцев на пересадку слив, но, встретив решительный отпор Марии и укоризненный взгляд Максима: «Начал дело – надо кончать», – сразу умерил пыл. Он ещё потянул время: полил яблони, кусты, не забыл посаженную вчера сосенку и дёрн с цветущими маргаритками, который они вместе с Тимкой вырезали с Тугановской поляны – последнего напоминания о когда-то цветущей барской усадьбе. И только после этого с ленцой и неохотой стал вбивать в землю столбы будущей ограды.
Работа шла вяло. Балашов не заводил обычного разговора про тайгу, не подталкивал Максима к геологическим байкам, а говорил сам, сбивчиво и бестолково. «Столичная» нагрузила его голову какими-то тёмными идеями, и он не столько ругал скучную работу, сколько пытался решить сложную проблему, что-то вроде «Человечество и забор», или «Цивилизация и забор», а может быть, «Забор и самосознание», касаясь при этом судеб народов, традиций, этнографических особенностей и даже экономики. Максим посмеивался, а иногда слабо возражал: «Это ты, братец, загнул…»
– Да знаю я, что ты мне скажешь. Монастырские стены, кремль, решётка летнего сада, «твоих оград узор чугунный»… Я не про эти заборы говорю, и ты меня отлично понимаешь. В то и дело, что прогресс, так сказать, развитие общества и его производительных сил отнюдь не уничтожают заборы. Наоборот. С этим самым развитием забор только крепнет. Да, так о чём я? У нас в лесу недалеко от дома – хороший лес, там даже грибы растут – неизвестные личности поставили стену из бетонных плит длиной эдак с километр, а может, больше. Народная молва утверждает, что за забором будет чья-то «территория». Смешно, да? У нас слово «территория» накрепко связано со словом «забор». Говорят что будут строить какой-то институт, но пока у хозяев хватило денег только на прямую, унылую, как тоска, стену – часть будущей ограды. Уже пять лет стоит белая стена, ничего ни от кого не ограждая. Она словно делит мир на ту и эту сторону смысла. Глупость, но гулять по лесу совершенно невозможно.
– Ой, Колька, трудный ты человек, когда выпьешь. Настырный. Я рассматриваю твои высказывания как скрытый саботаж.
Так они беседовали, ставили столбы, засыпали землёй ямы и утрамбовывали их толстым бревном, и неизвестно, куда бы забрел Балашов со своей многослойной заборной темой, если бы Максим не сказал:
– Всё, полдела сделали. Со столбами я сам окончу. Теперь давай решим, как колья забивать. А может, просто проволоку натянем?
Столбы стояли редко, пять шагов – такой между ними был интервал, но эти столбы словно пунктирной линией наметили границу владений. «Вот она, – моя территория», – подумал Балашов.
В какие слова можно было обрядить его теперешнее состояние? Именно здесь, на угоре, он, может быть, первый раз в жизни испытал странное и радостное чувство. Ему казалось, что он получил в собственность весь мир и стал владетелем и реки, и леса, и пойменных лугов, и неба над головой, а теперь из-за какой-то нелепицы, глупости, вздора он должен отгородиться от всего этого грязным забором и признать своей только эту маленькую лужайку с нераспустившимися саженцами, крохотной сосной – ладонями можно прикрыть, – десятком маргариток и кучей сухого навоза под гнилыми брёвнами.
– Глупость какая, – сказал он раздражённо. – Знаешь, ты сам решай. А я пошёл иву резать. Ивовый забор – это ещё куда ни шло.
По склону, торопясь и звеня галькой, бежали ручьи. На лугу они замедляли бег, сливались вместе, вбирая в себя подземные ключи. В низине раскинули кроны вековые ивы – величественное зрелище. В их изогнутых омытых родниками корнях росли сиреневые хохлатки – ранние пахучие цветы – и жёлтый гусиный лук.
При впадении в Угру полноводный весенний ручей разделялся на два рукава, образуя небольшой остров. На этом сухом поросшем прошлогодней травой островке у самой воды стояла цветущая верба. Пушистые, как цыплята, серёжки её впитали солнечный свет и исходили теперь тончайшим ароматом, молодые побеги лаково сияли, и весь куст напряжённо и торжественно гудел от пчёл, прилетевших за обильным весенним взятком.
«Жаль рубить такую красоту», – подумал Балашов и сказал, обращаясь к звенящему кусту:
– Ты извини, браток…
Он резал ивняк аккуратно и неторопливо, нарезая у каждого куста по десять веток, потом переходил к следующему. Хватит, сколько можно… Он бросил охапку на землю, снял рубашку, разулся и блаженно пошевелил голыми пальцами, представляя, как окунет сейчас в воду пропотевшие ноги, как ополоснёт лицо и шею. «А может, искупаться? Жара-то совсем летняя. Нет, рано ещё», – уговаривал он себя, но уже снимал майку и брюки. Он бросился в воду с разбегу. «Ух!» Вода студёно обожгла тело, ноги свело судорогой. «Ух!» – ещё раз крикнул Балашов и засмеялся, радуясь этому хрустальному холоду.
И уже после того, как он отёр ладонями мокрое тело, выжал трусы, сел под вербу и блаженно закурил, ему подумалось легко и счастливо: «О чём я? Какой забор? Да ну его к лешему…» И, натужливо вспоминая руководство по плетению корзин, опубликованное с рисунками, эскизами и всеми подробностями в журнале «Техника – молодёжи» он стал плести из ивовых прутьев тару для яблок своего будущего сада.
