– Враньё, – прошипела Вероника.
– Вы беседовали с Соней? – спросил Никсов у Зыкина. – Что вы ей сказали?
Зыкин только рукой махнул и, свирепо глядя Игнату в глаза, спросил вкрадчиво:
– Почему из Москвы позвонили именно Соне?
Игнат пожал плечами: мол, мало ли какие у них отношения.
Зыкин уже бежал вверх по склону, Вероника, держась за сердце, семенила за ним. У Никсова хватило ума задать художникам последний вопрос:
– На чём Эрик поехал?
– Он не поехал, а побежал. Соня уговаривала его на тот берег переплыть, у них там велосипеды. А Эрик сказал: «Нет, это слишком долго!» и побежал к шоссе, чтобы там поймать попутку.
Никсов догнал опера только около дома.
– Заводите вашу красавицу. Поехали! – крикнул Зыкин.
– Где же мы будем искать Эрика?
– На станции. Где же ещё?
– Я тоже еду. И не спорьте! – просипела чуть живая Вероника.
Погоня, господа, погоня! Никсов гнал машину на предельной скорости, а опер не закрывая рта ругался. Все у него были виноваты, но больше всех доставалось Веронике:
– Если бы вы, дамочка, не давали мне дурацких советов и не препятствовали моему желанию арестовывать преступника, то он бы сидел у меня уже здесь, вот на этом самом месте.
– Но вы же не знали, кого из двоих арестовывать?
– Знал. Да я ещё раньше догадался. У Игната отношения с племянницей вашей… ну как её, у которой корова?
– Анна Васильевна.
– Вот-вот… Раз у него в деревне баба есть, не будет он по ночным дорогам к Соньке ездить. Он что – многостаночник? И потом, в пятницу он со всеми вместе в бане мылся.
Тут уместно сообщить, что Зыкин с медсестрой Соней ни о чём поговорить не успел, потому что не застал её в поликлинике. Предположения Вероники о том, что Эрик посвятил Соню в свои планы, тоже были ошибочными. Он всё хотел сделать сам.
А дело обстояло так. Вернувшись из поликлиники в избушку на курьих ножках, как называла внучка пятистенку, Соня увидела на столе карамельки в вазочке.
– Откуда?
– Гость был, – сказала старуха.
Слово за слово, и выяснили, что это за гость приходил. И всё-то он вопросы задавал, а старая бабка ему отвечала.
– Что ему надо-то было? Про Эрика, говоришь, спрашивал? И что ты ему говорила?
Тут бабушка струхнула – вид у внучки был очень рассерженный.
– Что ему говорить, если он и так всё знает?
Что именно может знать опер, Соня уточнять не стала, но, как говорится, призадумалась и решила на всякий случай Эрика предупредить. Уж больно странные события происходят в Верхнем Стане!
Эрика взяли на стоянке такси около станции Калуга II, когда тот уговаривал таксиста везти его в Москву. Таксист канючил: мол, у него бензин на исходе (тоже мне проблема!) и запаски нет, а потом заломил такую цену, что сам смутился. Тут опер Эрика и прихватил. Браслеты только звякнули на узких запястьях. Никсов заголил арестованному руку. Царапины поджили, но все четыре розовые дорожки от когтей просматривались хорошо.
– Он! – сказала Вероника. – Точно, он
Эпилог
Не в традициях жанра писать эпилоги. Убийца найден, его накажут – что же ещё? Но к героям привыкают не только читатели, но и автор. Кто знает, встретится ли он с ними опять?
Лёва Шелихов был вполне удовлетворён результатом расследования. С агентством «Эго» он расплатился по самой высокой таксе и заверил, что будет и дальше пользоваться его услугами. Отношения Льва Леонидовича с Руладой пока так и остались непрояснёнными. Но это уже совсем другая история.
«Запорожец» нашли и вернули владельцу. В чужих руках машина не пострадала, потому что всё, что в ней можно было изуродовать, было изуродовано ещё до похищения. Пасечник и раньше, если ехал куда в дождь, зонт брал – протекала крыша-то, а щели в полу такие, что видно, как земля между колёс бежит. Кряхтит машина, а едет. А что ещё нужно от средства передвижения? Амнистированных не нашли, они как в землю канули. Вся деревня была за них рада.
Как выяснило следствие, найденный Зыкиным вещдок, а именно обрез, схороненный в церкви, арестованному не принадлежал. Зыкин съездил в Верхний Стан и предупредил всех, что завтра с утра приедет «на поголовное снятие отпечатков пальцев». Опер ещё до машины не дошёл, когда Петька-Бомбист догнал его и повинился. Бомбист расчитывал, что если сам во всём сознается, то ему немедленно вернут его собственность. А опер развёл такую баланду! «Не имеешь права, это огнестрельное оружие, будешь отвечать по закону…» В общем, дело замяли, обрез не вернули. «Тьфу на вас и ещё раз тьфу!» – так отреагировал Бомбист на самоуправство властей.
Марья Ивановна давно дома, ждёт не дождётся, когда снимут гипс. А пока она нашла способ передвигаться без костылей. Берёшь табуретку, ставишь колено загипсованной конечности, а здоровой ногой делаешь шаг. Потом, стоя на здоровой ноге, двигаешь табуретку… и так далее. Получается очень ловко, и подмышки не болят.
Верная Вероника всё ещё пребывает в Верхнем Стане, хотя Желтков, отчаявшись заполучить жену назад, шлёт ей угрожающие телеграммы: «Гортензия вянет что делать» или «Ты забыла меня печень».
– Опять экономит на букве «у», на запятых и вопросительных знаках, – ворчит Вероника. – Наверное, на телеграфе решили, что его тексты – шпионский пароль. А про гортензию – врёт. Просто цветы желтеют. Скоро осень…
Она так и не созналась никому, что похитила в интересах следствия две безделушки. В комнате Эрика ей приглянулась маленькая керамическая фигурка быка. У Игната она разжилась металлическим стаканчиком. «Это не воровство, – уговаривала она себя. – На глянцевых боках этих штучек замечательно видны отпечатки пальцев. И не моя вина, что Зыкину эти вещи теперь не понадобились».
Мы уже говорили, что при задержании Эрик никакого сопротивления не оказал, но в отделении милиции от всех обвинений отказался. Допрос вёл сам Зыкин, поскольку следователь был в отпуске. Потом, перед лицом очевидного, Эрик сознался, что действительно подрался в церкви с гражданином Шульгиным Андреем, но вовсе не убивал его. Гражданин Шульгин сам оступился и упал вниз. А что касаемо гражданки Марьи Шелиховой – не видел, не знаю, в московской квартире её не был – словом, полный отказ.
Тогда Зыкин решил устроить очную ставку. Что он ждал от этой встречи, он и сам не знал, но, как выяснилось, рассчитал правильно. Марью Ивановну привёз в отделение уазик. Она категорически отказалась пользоваться костылями и вползла в кабинет Зыкина с табуреткой, о которой уже было рассказано.
Эрик как увидел Марью, так и вскочил со стула, затрясся весь. Потом закричал: «Ненавижу!» и разрыдался. После этого допросы потекли как по писаному. Эрик во всём сознался.
А Марья Ивановна потеряла покой. Днём она была тихая, задумчивая, подолгу сидела, уронив руки в передник и глядя на далёкий пейзаж, а ночью никак не могла уснуть:
