А почему не предположить, что какой-нибудь завалящий пистолет не попал в реквизированный домашний арсенал, потому что хранился отдельно? Зыкин начал допрос по-простому. Есть, мол, дядь Петь, подозрение, что стрелял в господина Шелихова именно ты.
Бомбист не испугался:
– Это откуда же такое подозрение?
– А оттуда, что больше некому. И, между прочим, Анна Васильевна видела, как ты в сторону шелиховской дачи ночью шёл.
– Вот уж и ерундовина с фиговиной. Я, если хочешь знать, к Линде шёл.
– Шёл, да не дошёл.
– Ты откуда знаешь?
– А в деревне все знают!
Разговор был долгий. Сравнить его можно было с перетягиванием каната. Вначале опер призрачными намёками утягивал Бомбиста в сторону конкретных обвинений, потом сам Петрович невразумительным, но твёрдым отказом брал верх. Наконец Петровичу всё это надоело, и он крикнул в сердцах:
– Что ты мне здесь голову морочишь, если я сам видел, вот этими глазами, того, кто стрелял!
– Кто? – взревел Зыкин.
– Не угадал. Темно было. Я приметил только спину.
– Ты почему-то, дядь Петь, всех нужных людей только со спины видишь! Я тут бегаю, вынюхиваю, как бобик, ноги сбил до крови, а ты, старый пень, молчишь!
По-человечески Бомбиста можно было понять. Да, он действительно шёл к Линде, но по дороге передумал. Во-первых, старую каргу не добудишься, а во-вторых, она, язвить её, таксу повысила: днём одна, а ночью – другая. Уже по дороге Бомбист решил, что, пожалуй, дождётся утра, а пока зайдёт на террасу к весёлой компании и попросит пивка горло смочить. Ведь разливанное море, пиво прямо из крана течёт!
Обходя дом, Бомбист обнаружил, что окно в кухню открыто, а на подоконнике в ряд, как почётный караул, стоят бутылки – винные, иностранные, с этикетками. Попутал грех, взял, но тут же себе и объяснил, что никакое это не воровство. А плата за труд. Калитку Марье Ивановне чинил намедни? Чинил. Обещала на бутылку дать и забыла. Вот теперь будем считать, что в расчёте.
Петрович только бутылкой разжился, как окно в соседней с кухней комнате засветилось. Кто-то там по телефону стал разговаривать. Бомбист затаился, решил переждать разговор, чтоб его за руку, как мальчишку, не поймали. А в этот момент ка-ак бабахнет! Он в кусты. Тут видит – перед ним кто-то тоже на всех парах от дома убегает.
– Уж не помню, как до дома добрался, – кончил Бомбист свой рассказ. – А винцо оказалось сущей кислятиной. Продешевил я. Одна награда – бутылка хорошая, глиняная, с несмываемой этикеткой. В ней что хочешь можно держать.
Рассказ Бомбиста был запротоколирован и заверен подписью. Единственным отступлением от истины было неупоминание украденной бутылки. Петрович уговорил Зыкина остановиться на первом варианте: мол, хотел пивка попросить, да не успел.
– А то, Валер, от людей стыдно. Я тебе ведь как на духу.
– Тебе не людей стыдиться надо, а самого себя. Ты знаешь, сколько такая бутылка стоит? Пять сотен, как копейка.
Совесть свидетеля опер последним заявлением не разбудил. Петрович в эту цифру просто не поверил. Если прозрачное, слабенькое вино может стоить такие деньги, то ведь это конец света, конец России. Путает что-то опер.
Не менее ценные сведения были получены и от Фёдора, который ночью в воскресенье был на реке и сам видел, как от берега отплыла лодка. Сидел в той лодке один человек, грёб отчаянно.
– И видел ты его только со спины, – не скрывая сарказма, уточнил опер.
– Почему со спины? Он лицом ко мне сидел, но лица его я не видел. И фигуры не видел, так только, очертание. Он ведь был далеко. На быстрине, где я гулял, на тот берег легко не переправишься.
На обычный вопль опера «Почему раньше не сказал?» Фёдор замялся. А что смущаться, если и так ясно? Гулял он, видите ли, на быстрине! Не гулял он там, а ставил сеть или, скажем, другое народное приспособление – «телевизор». И всё для браконьерского лова рыбы. Но в опросный лист это не пошло. Сошлись на удочке. Сидел в час ночи, рыбачил… это Фёдор подписал безотказно.
И наконец – третий фактор, самый главный. Архитектор Харитонов вручил Зыкину найденную куртку – хлопчатобумажную, бежевую, испанского производства. В кармане куртки были обнаружены пятьсот тридцать два рубля денег и паспорт на имя Шульгина Андрея Константиновича. Фотография в паспорте прямо указывала, что это и был убитый.
Нашли куртку близнецы, но не сознались сразу, поскольку им категорически было запрещено плавать на тот берег. А они поплыли, и поднялись вверх по откосу. «Смотрим, а под сосной что-то блестит, – рассказывали близнецы. – А это была молния от куртки. Сосна большая, и корни прямо такие… голые. Кто-то куртку под эти корни сосны затолкал и землёй присыпал».
Укушенный шершнем глаз Харитонова уже принял нормальный вид. Архитектор торопился в Москву и решительно отказался диктовать Зыкину свои показания. Но это опер ему простил, потому что на этот раз показания были подтверждены вещдоком. Показания он сам напишет, а подписать их и потом можно будет.
Зыкин держал куртку в руках, и душа у него пела. На хлопчатобумажной, бежевой, испанского производства верхней одежде следов крови обнаружено не было. А это значит, что куртка была снята с убитого до того, как он упал и напоролся на торчащий штырь. Зато следов пыли и грязи обнаружилось предостаточно. И какая вырисовывается картина бытия? Некто в церкви убил (а может быть, только оглушил) вышеозначенного Шульгина, снял с него куртку и столкнул с кровли церкви. А куртку потом спрятал на другой стороне реки. Но на лодке-то он плыл в воскресенье, после того, как стрелял в господина Шелихова. Что же это он всё плавает туда-сюда? Можно, конечно, предположить, что в воскресенье он эту куртку просто перепрятал с глаз долой, думая, что до того берега никто не доберётся.
Зачем он спрятал куртку? Чтоб никто не узнал фамилию убитого. Но паспорт и деньги этот некто в куртке оставил. Зачем? Проще ведь паспорт уничтожить, чем под сосну прятать. Вывод один – либо очень торопился, либо боялся. А может быть, и то и другое вместе.
Но главное – стрелял чужой. Теперь простор для поиска был действительно необъятный.
24
Возвращаясь из больницы, Никсов на Кутузовском проспекте попал в пробку. В первый момент он даже не огорчился, более того подумал – вот кстати! Можно никуда не торопиться и сделать наконец нужный звонок. Давно пора перемолвиться с деревенским опером, как его… Валерой. Да-да, Валерой Зыкиным из города Кашино. Про фотографию трупа можно забыть, пока она не нужна, но поговорить-то надо! Может быть, он там что-нибудь на месте и накопал.
Дозвонился он до опера только после получасовой почти непрерывной работы. Слышимость была отвратительной. Даже простейшая задача – объяснить оперу, кто звонит – поначалу казалась невыполнимой. Но преодолел, доорался. Никсову даже показалось, что Зыкин обрадовался его звонку, потому что тут же стал давать информацию. Оказывается, он обследовал всю округу и нашёл «стоянку». Чью – не уточнялось, надо полагать, это не была стоянка первобытного человека. Может, он амнистированных нашёл вместе с похищенным «запорожцем»?
