— Отпустите, — сиплю я, уставившись на пуговицу на его рубашке. — Если не отпустите, я вам лицо расцарапаю.
Хватка на моих бедрах ослабевает и Молотов отстраняется. Не поднимая взгляда, я спрыгиваю на пол, мечтая поскорее убежать, чтобы не выдать подкатывающие слезы, но он быстро ловит меня за плечи.
— Посмотри на меня.
Я кручу головой и прячу глаза в пол. Ни за что я на него не посмотрю. О чем я думала? Хотела переспать с отцом Димы. Мечтала о его скалке. О члене, то есть. Как теперь жить? Что делать? Как сбежать от себя?
Молотов обхватывает мой подбородок и, насильно подняв его вверх, пристально оглядывает мое лицо, словно пытается читать мысли. Он и сам не выглядит спокойным. Зрачки по-прежнему расширены, дыхание неровное.
— Вы мне отвратительны, ясно? — рявкаю я, от чего влага, застывшая в уголках глаз, начинают катится по щекам. — Не смейте больше никогда ко мне прикасаться! Никогда.
Молотов еще несколько секунд смотрит на меня, после чего отпускает мои плечи.
— Больше не прикоснусь, — плотно сжав губы, он разворачивается и выходит из кухни.
Сергей
Россия — словно другая планета для меня, на которой я заново учусь ходить. Где совершаю импульсивные поступки, противоречащие логике и здравому смыслу, и где веду себя как зеленый сопляк, не отдающий отчета их последствиям.
Какого черта я полез к Юле? Почему просто не ушел? Ведь не двадцать мне и даже не тридцать, чтобы действовать на инстинктах. У меня сын есть, а девчонка эта — его невеста. Да и причина, которой я в момент помутнения оправдывал свои посягательства, дескать, проверю теорию Ильи, — ложь, чтобы успокоить совесть. Я хотел Юлю трахнуть. Под эти ее «Сергей», и умоляющее «Еще». Чувствую себя извращенцем, потому что не должна двадцатилетняя девчонка так возбуждать мужчину моего возраста, и не должен я хотеть делать с ней все те вещи, которые яркими кадрами продолжают вспыхивать у меня в голове: как она на четвереньках принимает мой член сзади; истекает подо мной потом, царапая спину; стоя на коленях, глотает мою сперму. Но проблема в том, что она возбуждает меня настолько, что мне сложно с собой справиться, хотя я думал, что все инстинкты я давно мозгам подчинил.
В Лондоне и, правда, проще. Проще быть отцом, созваниваясь с сыном дважды в неделю, верным любовником, трижды в неделю занимаясь сексом в Мадиной, и контролировать свою жизнь тоже в разы проще. И точно в английском меню нет того калейдоскопа эмоций, которые я испытываю в данный момент: непроходящее возбуждение от эха Юлиных стонов, упругости ее кожи и запаха; злость на себя за то, что дал слабину, тронув то, что трогать права не имел; вина перед сыном, что посмел прикоснуться к его девушке; и совершенно незнакомое гадливое чувство от того, что вызвал у девчонки слезы.
Я не знаток женских душ, но сейчас уверен: оте смущение и растерянность, которые были написаны у нее на лице, когда я ее отпустил, не были наигранными. И такое поведение снова выбивается из образа рязанки, который я себе нарисовал: расчетливой и меркантильной. Такая беззащитность была в ее глазах…Ну не сыграть такого, черт, не сыграть. Да и не пыталась она меня соблазнить. Слишком часто меня соблазняли, чтобы я не смог отличить фальшь от искренности. Девчонка меня хотела.
Одно хорошо — что все-таки сдержался. Значит, не окончательно потерял контроль. Думай, Серега, думай, что делать сейчас. Ты же сыну своему сердце мог разбить. Одно дело свадьбу расстроить, но невесте в трусы залезть — так и враги не поступают. Завтра Диму из больницы выписывают и нужно что-то решать.
Конечно, рассказать сыну, что пока он лежал в больнице я чуть на кухонной столешнице девушку его не трахнул, решило бы проблему с расстройством свадьбы, но кем тогда я буду? Сам к девчонке ведь полез, а мог просто уйти. Да и сына из-за такого поступка могу потерять. Я бы такое сам вряд ли бы простил.
А потому я решаю пустить все на самотек. Пусть съезжают, если хотят. Надо уметь вовремя остановиться — я и так столько дров наломал, что годами не разгрузить.
Чувство вины заставляет меня изменить маршрут: я разворачиваюсь на светофоре и еду к сыну в больницу.
— Привет, пап, — Дима поднимается с кровати и улыбается, и мне стоит усилий продолжать смотреть ему в глаза.
Никогда не был даже в близко отвратительной ситуации. Эх, куда ж ты, Серега, полез? Димка ребенок ведь еще совсем, жизни не нюхал. Каково ему будет узнать, что его родной отец ему такую свинью подложил?
— Как самочувствие? — подтаскиваю стул к койке и сажусь, — Швы все еще болят?
— Лучше уже. Юлька мне какое-то тибетское обезболивающее привезла, после него гораздо боль уменьшилась.
От упоминания ее имени мне становится не по себе. И снова думается: вдруг она все это время к Диме со всей душой, а тут сорокалетний мужик из Лондона приехал и ботинками от Джона Лобба по их отношениями прошелся.
— Ты денег на квартиру просил. Я тебе сегодня их перечислю. Пробуйте, я мешать не стану.
Пусть пытаются. Может, и делать ничего не нужно будет. Поживут и увидят, что брак это сложнее, чем им обоим представляется.
— Оу, пап, — расцветает Димкино лицо. — От души. Спасибо.
Такой ребенок все-таки он еще. Я в его возрасте первую фирму открывал и отцом трехлетнего сына уже был. Нет, ничего он не должен узнать.
— Тебе может нужно что-нибудь? Могу водителя к тебе из «Серпа и Молота» прислать.
— Юлька все привозит мне, пап. Мама сегодня заезжала — какие-то детокс коктейли привезла. Вряд ли мне их можно, конечно, — усмехается.
— Ну она, по крайней мере, старалась.
— Ага.
Вот и все. Пять минут, а я уже не знаю, о чем беседовать с собственным ребенком. Может, потому и откупался всю жизнь деньгами.
— Дела ждут, — я поднимаюсь со стула и протягиваю сыну руку. — Твой лечащий врач сказал, что тебя выписывают завтра в десять. Я за тобой заеду.
— Окей, пап. И Юльку тогда захвати.
Ну куда уж я без нее. А вслух говорю:
— Если захочет поехать со мной — пусть сообщит.
Я выхожу за дверь, машинально доставая телефон, чтобы сделать звонок в офис, и глаза упираются в Юлю, идущую по коридору: обнимает себя руками, лицо бледное и напряженное.
Замечает меня и, дернувшись, застывает на месте. За секунду перед глазами проносится ее искаженное оргазмом лицо: приоткрытые губы и расширенные зрачки; а пальцы ощущают твердость сосков. Нет, это просто пиздец какой-то.
— Я уже ухожу, — говорю, поравнявшись с ней.
Пряча глаза, рязанка съеживается и быстро семенит в палату.
Юля.
Я иду по длинному коридору центральной городской больницы, ощущая металлический привкус крови на языке. Пронзительное чувство вины вытащило наружу инстинкт пираньи — я не могу перестать кусать губу.
