В 2005 году, наблюдая, как раз за разом проваливаются попытки французского правительства сделать рабочие места более доступными для молодежи, Фелпс выступил со своими рекомендациями. Сама идея правительства – дать возможность компаниям с большей легкостью увольнять сотрудников, чтобы работодатели могли смелее принимать решения о найме, – казалась Фелпсу вполне здравой. Однако для него, ученого, всегда шедшего от практики, то, что политически невозможно (а французская реформа оказалась невозможной именно политически), никогда не представляло интереса. Вместо этого Фелпс предложил французам значительно расширить программу субсидирования зарплат для малооплачиваемых работников. Часть зарплаты платит работодатель, а часть – доплачивает правительство. Несмотря на внешнее сходство со схемами социального обеспечения, эта идея принципиально от них отличается: при субсидировании зарплат у людей есть стимулы искать работу, а у компаний – хороших сотрудников. Пособие по безработице таких стимулов, конечно, не создает.
Пример интеллектуального мужества
Решение Нобелевского комитета в 2006 году потребовало от его членов серьезного интеллектуального мужества. Есть довольно много экономистов, по мнению всего ученого сообщества, стоящих в очереди на Нобелевскую премию. Присудить премию этим ученым – легкое и очевидное решение, ведь их имена у всех на слуху, они звезды международных конференций, к их советам прислушиваются мировые правительства. Гораздо труднее выбрать тех, чьи достижения, как это произошло с Фелпсом, давно стали частью начального курса экономики, на чьи теоремы и гипотезы ссылаются, даже не приводя имен, настолько очевидными и естественными кажутся теперь эти результаты.
Идеи Фелпса вовсю используются его последователями, среди которых есть столь заслуженные, что они получили Нобелевскую премию еще раньше. Джо Стиглиц получил премию в 2004 году, в том числе и за модель “эффективных зарплат”, а ведь, будучи студентом, он наверняка читал статью Фелпса 1968 года, которая содержала эту идею в явном виде. Впрочем, Стиглиц, автор множества важных моделей, получил премию за целую область науки. Еще раньше, в 1976 году, был награжден Фридман – за работы, связывающие уровень ожидаемой инфляции и занятости. Лукас в 1995 году был премирован за “неоклассическую макроэкономику”, то есть за непосредственное развитие динамических моделей Фелпса. В 2012 году сразу два выдающихся макроэкономиста, Томас Сарджент из Нью-Йоркского университета и Кристофер Симс из Принстона, получили премию за работу со следующим поколением динамических моделей макроэкономики. Идея Фелпса о том, что динамические свойства рынка труда зависят от издержек на поиск информации – например, о том, какова зарплата за такую же работу в аналогичной компании, – послужила толчком к созданию обширной “теории поиска”, фундаментального направления в экономике труда. Так что и в премии, которую в октябре 2010 года получили Питер Даймонд из МТИ, Крис Писсаридес из Лондонской школы экономики и Дейл Мортенсен из Северо-Западного университета, есть вклад Фелпса.
Есть и те, чьи научные достижения только ждут признания. Фелпс обратил внимание на то, что в моделях с накоплением капитала несколькими поколениями предпочтения поколения родителей относительно оптимального распределения капиталов между поколениями сыновей и внуков могут отличаться от предпочтений следующего поколения – поколения сыновей. Если будет присуждена Нобелевская премия за работы, в которых предпочтения агентов относительно будущего меняются с течением времени, то Фелпс должен быть назван одним из праотцов.
Международная торговля
Говорят, известный математик и физик Станислав Улам однажды попросил знаменитого экономиста Пола Самуэльсона назвать хотя бы одну верную, но нетривиальную экономическую теорию. Подумав, Самуэльсон предложил теорию сравнительного преимущества, верную как минимум в ее простейшей форме: у каждой страны есть сравнительное преимущество. Даже если в одной стране все товары производятся дешевле и лучше, чем в другой, обеим выгоднее торговать, чем не торговать. И нетривиальную, потому что хоть кол на голове теши, большинство в это не верит. И думает, что если убрать все барьеры, мешающие международному товарообмену, то может так оказаться, что стране будет нечем торговать. Представьте, как трудно приходится экономистам, занимающимся международной торговлей: экономика международной торговли начинается, а не заканчивается принципом сравнительного преимущества…
In vino veritas!
урок № 26. Родина Адама Смита вовсе не была поборницей свободной торговли
Нет ничего интереснее, чем вспоминать детскую книжку, читая серьезную работу по экономической истории. Когда Александр Дюма описывал в “Двадцать лет спустя” политические события – а самые интересные из них происходят с мушкетерами в Англии, – он следовал солидным источникам: “Истории дома Стюартов” Юма, воспоминаниям кардинала де Реца и другим историческим хроникам, но вот при описании быта опирался, видимо, на современные ему стереотипы. Дюма, написавший свою бессмертную эпопею о мушкетерах в середине XIX века, вложил в уста Портоса жалобы на то, что англичане все время пьют пиво. Это были неправильные англичане! Если бы господин д’Артаньян и его друзья остановились в доме у простого англичанина, они, скорее всего, пили бы домашний сидр. Но мушкетеры в основном останавливались в трактирах, и, значит, за двести лет до Дюма они пили все то же французское вино, что и у себя дома.
А вот через сто лет в том же трактире не привыкшим к пиву французам пришлось бы довольствоваться дрянным португальским винцом. Путь к английским потребителям великолепному французскому вину преградили торговые барьеры, воздвигнутые местными производителями пива и джина.
Таможенные тарифы на вино? Да кому какое дело до вина! Вот, например, в связи с запретом на импорт грузинского вина в 2006 году набор вин, доступных жителю нашей страны, радикально поменялся, и ничего – никакой революции это не вызвало. Однако триста-четыреста лет назад все было по-другому. Вино было чуть ли не стратегическим продуктом. Не существовало ни водоочистительных фильтров, ни привычки кипятить воду: в течение столетий алкоголь был едва ли не единственным гигиенически безопасным питьем. Неслучайно пьянство было профессиональным заболеванием пиратов: в длительных морских путешествиях они были вынуждены потреблять алкоголь, потому что не было возможности долго хранить пресную воду. В XVII веке всего две страны – Франция и Испания – производили вино, которое можно было экспортировать. Поэтому, когда в 1688 году вспыхнули войны – сначала Девятилетняя, а потом Война за испанское наследство, – англичанам понадобился новый источник алкоголя. Началась увлекательная экономическая история портвейна и торговых войн, когда вместо крови лились потоки вина и пива.
История с экономикой
Экономический историк становится известен именно тогда, когда его открытия противоречат принятому взгляду на какую-то эпоху и ее персонажей. Чикагский экономист Роберт Фогель взорвал спокойный ход дискуссии об экономическом положении чернокожих на Юге перед американской Гражданской войной, опубликовав собранные им данные об эффективности производства и уровне жизни на плантациях
[86]. Вместо того чтобы ввязаться в горячую, тянущуюся десятилетиями дискуссию об эффективности рабского труда, в которой оппоненты обсуждали разные эпизоды из истории американского Юга, Фогель собрал и систематизировал данные о ценах на невольничьих аукционах. Оказалось, что, вопреки распространенному представлению, на Юге не ожидали ни войны, ни снижения производительности на плантациях. Как это можно было узнать? Очень просто. Если бы плантаторы ожидали неприятностей, цены на сезонную аренду рабов росли бы по сравнению с ценами на их приобретение. А данные аукционов показывали, что никакого падения цен не было: значит, южане не ожидали войны и тем более поражения. Как всегда, цена – лучший источник информации. В данном случае для историка.
