Бесли и Кудамацу считают успешными диктатурами те, при которых в течение многих лет были высокими темпы экономического роста, стабильно улучшались показатели в области образования и здравоохранения. То есть гитлеровская Германия, где период быстрого роста продлился совсем недолго, или ниязовский Туркменистан 1990-х, где рост благосостояния сопровождался падением уровня школьного образования – закрытие школ и отмена предметов были частью государственной политики, – не вошли бы в список. А два хороших примера, не столь часто встречающиеся в популярных текстах, как Китай и Южная Корея, выглядят так: Бразилия 1965–1974 и Румыния 1948–1977 годов. Интересно, что в каждом из этих случаев диктатура менялась не на демократию, а на другой, гораздо менее успешный авторитарный режим.
В случае Румынии в 1977 году единоличную власть получил Николае Чаушеску, быстро расставивший на ключевые посты своих родственников. Закончилось все это через двенадцать лет, в 1989 году, расстрелом бывшего диктатора после двух дней преследования и двухчасового суда – так велик был запас ненависти к нему и среди населения, и среди политической элиты. А ведь до 1977 года экономические успехи Румынии были впечатляющими. Стоило селекторату сузиться – и развитие замедлилось.
В Бразилии за девять лет, с октября 1965-го по январь 1974-го, сменилось четыре президента. Хотя формально право назначать президента принадлежало парламенту, фактически селекторатом были вооруженные силы. Уходящий в 1967 году президент Умберту Кастелу Бранку, армейский ставленник, попытался выбрать себе преемника вопреки мнению широких слоев армейской элиты, но это оказалось невозможно. В 1969 году, когда у очередного диктатора, Артура да Коста-и-Силвы, случился удар, он был мгновенно заменен кандидатом, избранным солидарным решением селектората, а не вице-президентом, как предписывала конституция.
В Советском Союзе даже смертельно больных или утративших работоспособность вождей не сменяли. Селекторатом в конце 1970-х был вовсе не миллионный партийный аппарат, не десятки членов ЦК, вручивших власть Хрущеву в начале 1950-х, сохранивших ему ее в 1957-м и отнявших в 1964-м, и даже не Политбюро, а совсем узкая группа лиц.
Неудивительно, что передача власти произошла не тогда, когда руководство перестало справляться – это было заметно уже в середине 1970-х, а в середине 1980-х, когда страна уже свалилась в штопор экономической катастрофы. На десять лет позже, чем нужно.
Особое внимание Бесли и Кудамацу уделили тому, как действуют диктаторские режимы в периоды нефтяного изобилия. Широко распространена теория, что нефтяные доходы, позволяя диктаторам покупать поддержку населения, продлевают их пребывание у власти. Это отчасти верно, но и это очередной аргумент в пользу того, что искусственное продление властных полномочий ведет к экономическим проблемам.
Внезапная смерть
Согласно собственным словам Брюса Буэно де Мескиты, в 2005 году он консультировал российские власти по важной теме – политическим перспективам курса на национализацию крупных промышленных предприятий. В отличие от своих более академических коллег, этот профессор политологии – рекордсмен, между прочим, по количеству публикаций в American Political Science Review, самом престижном научном журнале по политологии в мире – много занимается консультированием политиков по практическим вопросам. За двадцать пять лет до этого ливийский диктатор Муаммар Каддафи предложил ему миллион долларов за политический анализ последствий смерти египетского лидера Анвара Садата. (Как потом выяснилось, вопрос был совсем не праздным – вскоре Садат был убит группой военных во время парада.) Профессор, по его словам, отказался.
А знать политические последствия смерти диктаторов может быть важно. Бесли и Кудамацу рассматривают такой вопрос: как сказывается на экономических успехах страны внезапная смерть лидера? Как ни странно, это более научный вопрос, чем вопрос “Как сказывается на экономике страны свержение диктатора?”. Дело в том, что, когда речь идет о внезапной смерти – или о смерти от несчастного случая, – легче установить причинно-следственную связь между личностью лидера и темпами роста. То, что после свержения экономический рост замедлился, не говорит о причинах и следствиях – быть может, именно начало замедления роста привело к падению популярности и свержению. Или если после убийства лидера рост ускорился, то, может быть, ожидание ускоряющегося роста поторопило заговорщиков. Если же речь идет о несчастном случае, а не об убийстве в результате покушения, то можно быть уверенным: изменение темпов роста после смерти лидера связано с ним самим, а не с какими-то посторонними обстоятельствами.
И снова в диктатурах разброс результатов сильнее, чем в демократиях. Иногда вслед за смертью следует резкое ускорение темпов экономического развития – так было после смерти Иосифа Сталина и Мао Цзэдуна. Иногда – снижение до нуля. Забегая вперед (работа Бена Джонса и Бена Олкена о последствиях неожиданных смертей политических лидеров обсуждается в следующей главе), можно сказать, что радикальное изменение экономических показателей после такой смерти – лучшее подтверждение теории о “роли личности в истории”. Бесли и Кудамацу приводят многочисленные примеры случаев того, что в диктатурах с устойчивым и широким селекторатом переход власти после неожиданной смерти лидера был достаточно плавным.
Те диктаторы, которых никто не мог сменить – селекторат состоял из одного человека, – только мешали экономическому развитию своей страны. С течением времени чуть ли не все страны мира стали жить вдвое лучше – и только кубинцы живут в начале XXI века так же, как более пятидесяти лет назад, в конце первой половины ХХ, в последние годы правления Батисты. Стабильность режима Кастро, как и стабильность династии Кимов в Северной Корее, обернулась неспособностью обеспечить хоть какое-нибудь экономическое развитие.
“Случай России”
В 2001 году сотрудники ЦЭФИРа, Центра прикладных исследований при РЭШ, выпустили небольшую брошюру, в которой для России был намечен “мексиканский путь”. Речь шла о том, что после децентрализации 1990-х это возможный способ государственного строительства для нашей страны. Неизвестно, прочел ли кто-то в правительстве эту брошюру, но удивительно, насколько дальнейшее развитие событий точно следовало мексиканскому сценарию. Только в отличие от Мексики централизация проходила вокруг администрации президента и крупнейших российских корпораций, а не вокруг единственной партии. Так или иначе, сложившийся режим напоминает скорее авторитаризм с относительно широким селекторатом, чем демократию или классическую тоталитарную диктатуру. И значит, можно задать вопрос: соответствует нынешняя организация власти стандартам “успешной диктатуры” или нет?
Конечно, хорошо было бы точно знать, какой в России селекторат. Если это узкая группа, условно говоря, бывших и нынешних сотрудников органов безопасности, то “логика политического выживания” – так называется теория Буэно де Мескиты, которую развивают Бесли и Кудамацу, – подсказывает, что в течение многих лет у руля страны будут стоять одни и те же люди, а именно “силовархи”, как назвал наших “олигархов в погонах” американский политолог Дэн Трейсман. Они будут держаться за власть до тех пор, пока вместе с режимом не сменится и селекторат.
