Но Хью так и не научился облекать свои чувства в слова. Так что он написал одно-единственное слово и протянул записку детективу.
«Прощай», — было в ней.
Из подсознания Луи Уорда всплывали воспоминания и несли его куда-то вдаль. В этих воспоминаниях он был не акушером-гинекологом пятидесяти четырех лет от роду, а маленьким мальчиком, который под пологом испанского мха охотился на речных раков, пытаясь проворно поймать их, пока они его не укусили. Растили Луи в любви к Иисусу и к женщинам, и именно в таком порядке, две женщины — его бабушка и мама. Они жили в маленьком домике, который, как уверяла бабушка, может стать дворцом, если с ними Бог. Луи был истовым католиком — как и все, кого он знал, — благодаря уже давно покойному землевладельцу, приехавшему из Франции с четками в кармане и окрестившему всех своих рабов.
Луи рос болезненным ребенком, слишком худым и, по счастью, достаточно разумным. Он страдал астмой, отчего не мог играть с другими детьми, которые тайком прокрадывались в ближайшие дома, — где, по слухам, обитали привидения, — чтобы посмотреть, что там творится. Вместо этого он каждый день ходил с бабушкой на службу, помогал маме в работе, пинцетом соединяя крошечные звенья в золотые цепочки, которые потом ложились на шеи богатых белых женщин.
Отца Луи никогда не видел и предпочитал не спрашивать о нем, потому что бабушка называла его не иначе как «нечестивец». Однако, какую бы рану ни оставило в его душе отсутствие отца, к девяти годам она затянулась.
Луи знал, как открывать двери дамам, когда нужно говорить «пожалуйста» и «спасибо», «да, мадам». Он спал в кухне на койке, которую заправлял аккуратно, как в больнице. Помогал убирать в доме, потому что бабушка учила его, что Иисус может прийти в любой момент, так что лучше им быть к этому готовым. У мамы случались приступы, когда она не могла собраться с силами, чтобы встать с постели, а иногда целые недели проводила, завернувшись в кокон одеяла, и плакала. Но, даже когда Луи оставался один, он никогда не был одинок, потому что все дамы, живущие по соседству, своим незримым присутствием вынуждали его вести себя хорошо. Он был ребенком, которого вырастило окружающее сообщество.
Пожилая мисс Эсси каждый день приходила и садилась на порог. Она рассказывала Луи о своем дедушке, который был рабом, но сбежал с плантации. Переплыл залив, бросив вызов аллигаторам, потому что ради свободы готов был пожертвовать своим телом. Он не только сумел выжить, не лишившись конечности, он прятался вдоль всей тропы Натчез-Трейс
[7], передвигаясь только при свете луны и следуя наставлениям богов, которые помогли освободиться другим. В конечном итоге он добрался до Индианы, женился, и так появилась мисс Эсси, которая, подавшись вперед и блестя глазами, вдалбливала в голову Луи мораль всей этой истории. «Парень, — говорила она, — никому и никогда не позволяй говорить тебе, кем ты быть не можешь».
Мисс Эсси знала все и обо всех — неудивительно, что она могла рассказать и о Шебби Чериз, ведунье, которая, как поговаривали, происходила из рода жрицы вуду Марии Лаво. Удивляло то, что к ней обращалась мать Луи. Залив, за которым жила ведунья, как бы разделял тех, кто верил в магию вуду, и тех, кто верил в Господа, и бабушка Луи твердо определила свою семью в лагерь последних. Луи понятия не имел, что могла хотеть его мама от Шебби Чериз.
Мама была самой красивой женщиной на земле, с глазами, в которых можно было утонуть, с голосом, который сглаживал все острые углы. В последние несколько месяцев он заметил, что она перестала плакать, а вместо этого летала, словно сосуды ее были наполнены гелием. Она напевала без слов, даже сама этого не осознавая, мелодии вплетались в ее косы. Луи нежился в ореоле ее хорошего настроения.
Когда мама присела рядом с ним на корточки и спросила, умеет ли он хранить тайны, он готов был последовать за ней хоть к самому черту и обратно. Что, как потом оказалось, было недалеко от действительности.
Тем летом случилась настоящая засуха. Когда Луи с мамой шагали к ведунье, его одежда стала второй кожей. Шебби Чериз жила на берегу озера, в хижине с крыльцом, утопавшим в сухих цветах. Там и тут виднелись криво написанные таблички, приказывавшие: «УБИРАЙТЕСЬ!».
Шебби Чериз умела творить чудеса: если перемешать дурман с медом и серой и дать перебежать дорогу черной кошке, это могло излечить рак. Ароматы с феромонами «Любовь Дикси» могли привязать к женщине мужчину, который являлся ей во снах. Трава высотой в пять пальцев ограждает ваш дом от опасности. Луи гадал: неужели у мамы в последнее время такое хорошее настроение благодаря одному из мешочков или склянок Шебби?
Он слышал от бабушки и священника, что любые сделки с дьяволом обязательно вернутся человеку сторицей, чтобы покрыть долг. Но раз мама, похоже, решила не обращать на подобные мелочи внимания, так и Луи предпочитал не обращать, лишь бы мама и дальше продолжала радоваться жизни.
Мама велела ему ждать на крыльце, поэтому он смог лишь мельком увидеть Шебби Чериз: в длинной красной юбке, в намотанном на голове тюрбане. Ей можно было дать лет двадцать, а можно и все двести. Она поманила маму внутрь, и браслеты на запястье зазвенели. Голос у нее был таким скрипучим, как будто ногтями царапали по дереву.
Встреча длилась недолго. Мама вышла, прижимая к себе маленький пакет на шнурке. Надела шнурок на шею, а пакетик спрятала под платьем между грудями. Они отправились домой, и тем же вечером, когда Луи с бабушкой ушел на службу, мальчик молился, чтобы его мама получила то, что хотела, и чтобы Иисус простил ее за то, что она обратилась не к нему.
Через неделю воздух так раскалился, что бабушка осталась в церкви и не ходила домой между заутреней и вечерней. Мама сказала Луи, что пойдет вздремнет. В обед Луи пошел ее будить, но она не отозвалась на его стук. Когда он повернул ручку двери и вошел, мама лежала на полу, а между ног у нее расплывался кровавый треугольник. Кожа ее была словно мраморная, и это было единственное прохладное тело в такую жару.
После маминой смерти, после лавины жалости и сочувствия Луи стал слышать шепот за спиной, когда проходил мимо прихожан или просто шел по улице, крепко держась за руку бабушки. Шептали что-то о его маме и мистере Буфе, мэре, которого Луи видел только на карнавале Марди Гра, когда тот гордо вышагивал под руку со своей красавицей-женой — блондинкой в окружении таких же белокурых дочурок. И еще что-то об «аборте» — это слово он никогда раньше не слышал.
Бабуля сжимала его ручку, чтобы он не обращал внимания на шепчущихся за их спинами кумушек.
В те дни она часто сжимала его руку.
И сжимает сейчас.
Доктор Луи Уорд распахнул глаза и тут же воспротивился тому, что его окружает: негромкому зуммеру кардиомонитора, змеящейся к его руке капельнице. Боли в ноге, которой он боялся, не ощущалось, но, с другой стороны, он же находился в больнице — вероятно, ему укололи какие-то обезболивающие. Только ужасно болела рука, в которую вцепилась какая-то худощавая девица с розовыми волосами и рядом колечек по всему левому уху.
