Пока Луи проводил процедуру, он все время с ней разговаривал. «То, что случилось с тобой, ненормально, — пояснил он. — Но не ты в этом виновата». Она молчала и вообще вела себя не как двенадцатилетний подросток. Ей так и не позволили побыть двенадцатилетней девчонкой. Луи лишь надеялся, что однажды, когда девочка будет вдвое старше, она вспомнит доброту мужчины, который не причинил ей вреда.
— То, чем мы здесь занимаемся, — повернулся Луи к Джанин, — чем я здесь занимаюсь, иногда позволяет детям оставаться детьми.
Джанин открыла было рот, чтобы возразить, но просто закрыла его, и все.
— Кем бы она ни была — женой или дочерью, — попыталась Иззи вернуть разговор в безопасную плоскость, — быть может, она сможет убедить его нас отпустить.
С дивана послышался голос девочки, Рен, которая, наверное, была не намного старше той, о которой сейчас вспомнил Луи. Неужели она тоже пришла сюда сделать аборт? Могли ли они встретиться в смотровой при иных обстоятельствах?
— Если бы он был моим отцом, — прошептала она, — черта с два я бы захотела с ним разговаривать.
На мгновение единственным звуком в больничной палате оказался звук работы инфузионного насоса. Бет лежала на боку, отвернувшись от своего государственного защитника.
— Я его завернула, — прошептала Бет, — и выбросила в мусор. Я не знала, как еще поступить.
Она купила мизопростол и мефипристон — таблетки, которые используют для проведения медикаментозного аборта, — в Интернете. В США это противозаконно, но тогда Бет об этом еще не знала. Клиники, где проводят аборты, предлагают женщинам с беременностью до десяти недель спровоцировать выкидыш таблетками, но только под врачебным наблюдением. Бет была на шестнадцатой неделе и приняла эти таблетки дома. Противозачаточные сделали свое дело, но при этом вызвали сильное кровотечение — так она и оказалась в больнице.
— Мисс Дювидль… — Слезы текли у Бет по переносице. — Это же был еще не ребенок… правда?
Менди поджала губы.
— Когда я пришла в клинику, — сказала Бет, — там, на улице, была женщина, которая сказала, что мой ребенок уже может чувствовать боль.
Адвокат отпрянула, и от этого Бет почувствовала себя еще паршивее. Менди же адвокат, а не психолог. Насколько Бет понимала, Менди — противница абортов, и здесь она только потому, что выполняет свою работу. Но разве адвокаты не обязаны защищать ужасных людей — убийц, насильников — всегда, вне зависимости от того, как относятся к ним лично?
— Простите, — прошептала Бет. — Я просто… Мне не с кем было поговорить…
— Это неправда, — прямо ответила Менди. — О боли.
Бет приподнялась на локте.
— Откуда вы знаете?
— Наукой не доказано. Я узнавала.
Смущенная Бет нахмурилась.
— Но вы же сказали, что ничего не знали обо мне до предъявления обвинения.
— Я узнавала, — повторила адвокат. — Для себя. — Она подалась вперед, наклонила голову и положила ее на скрещенные ладони. — Я была беременна. Тринадцать недель. Как раз на том сроке, когда можно признаться окружающим, что беременна, не искушая судьбу. Мы с мужем пришли на УЗИ, — продолжала она. — Если бы это оказалась девочка, я хотела бы назвать ее Милисентой. Но Стив сказал, что черных девочек Милисентами не называют. Он хотел мальчика, Обедию.
— Обедию? — повторила Бет.
— Тук-тук, — произнесла Менди.
— Кто там?
— Обедия.
— Какая обедня? — подыграла Бет.
— Мы еще к заутрене не ходили.
Менди закрыла глаза.
— Стив рассказал мне эту шутку, а после этого все покатилось в тартарары. Пришел врач, включил аппарат и стал проводить исследование, а потом побелел как полотно. — Она покачала головой. — Это был не тот врач, который наблюдал за ходом моей беременности. И я точно помню, что он сказал. «У плода генетические аномалии, несовместимые с жизнью».
Бет ахнула.
— Это называется аринэнцефалия. Случается тогда, когда два сперматозоида одновременно оплодотворяют одну яйцеклетку. У плода есть сердцебиение и стволовая часть мозга, но головной мозг не развивается. Если ребенок и родится, то умрет в первый же год жизни. — Менди посмотрела на Бет. — Я не хотела прерывать беременность. Я истинная католичка.
— И как вы поступили? — спросила Бет.
— Зашла в Интернет и посмотрела фотографии детей с подобной патологией. Это было… ужасно. Знаю, есть матери, родившие детей с серьезными патологиями и считающие их благословением небес. Это было сродни холодному душу — признаться самой себе, что ты не одна из них.
— А ваш муж?
— Он сказал, что у нас безмозглик, — подняла голову Менди.
Бет прыснула и тут же зажала себе рот рукой.
— Не может быть!
— Может, — ответила Менди, едва заметно улыбаясь. — Он так и сказал. И мы засмеялись. Смеялись, смеялись — до слез.
— А сейчас… у вас есть дети? — робко спросила Бет.
Менди встретилась с ней взглядом.
— Я прекратила попытки после третьего выкидыша.
Повисло неловкое молчание, и Бет прокрутила в голове другой сценарий: тот, где ей хватило смелости признаться отцу, что она беременна, тот, в котором она доносила ребенка до срока и отдала его на воспитание таким, как Менди.
— Наверное, вы меня ненавидите, — прошептала Бет.
Менди долго молчала. Потом подняла голову, задрав подбородок и глядя в потолок.
— Ненависти нет, — осторожно ответила она. — Если мы обе расскажем наши истории, даже самые закоренелые борцы за жизнь воспримут мою как трагедию. А твою — как преступление. Забавно, — задумалась она. — Ты, будучи несовершеннолетней, не можешь выражать зрелый взгляд на жизнь, поэтому в твоем случае эмбрион получает защиту, которой нет у тебя, как будто его права важнее, чем твои собственные.
Бет пристально посмотрела на нее.
— И что будет дальше?
— Через пару дней тебя выпишут из больницы. До суда ты будешь находиться под стражей.
На кардиомониторе Бет появились резкие скачки.
— Нет! — воскликнула она. — Мне нельзя в тюрьму.
— У тебя нет выбора.
«И никогда не было», — подумала Бет.
— Ты лжешь, — сказал Джордж. — Моей дочери здесь нет.
Черт бы побрал этого легавого! Скорее всего, он пытается добыть информацию. Но это не означает, что Джордж намерен ее предоставлять. Однако теперь, когда Хью Макэлрой упомянул его дочь, он не мог избавиться от мысли о ней. Все ли в порядке с Лиль? Она искала его?
— Потому что она не знает, — ответил Хью, — что ты задумал, когда отправился сюда. Я прав?
