Прежде чем откровенно ответить на этот вопрос, Аженор подумал, что он сопровождает эту женщину только до Сории, с королем он встретится раньше нее, и, следовательно, ему нечего бояться проболтаться; ведь ему есть что сказать, не говоря всей правды.
— Мадам, — ответил он, — на этот раз вы ошиблись. Я не еду предлагать свои услуги королю дону Педро, так как служу королю Энрике де Трастамаре, точнее, коннетаблю Бертрану Дюгеклену, а везу побежденному королю предложения мира.
— Почему это побежденному? — надменным тоном спросила молодая женщина, тут же выразив на лице изумление.
— Конечно, побежденному, если на его соперника возложили корону, — ответил Аженор.
— Ах да! — небрежно заметила молодая женщина. — Значит, вы везете побежденному королю предложения мира?
— И он будет вынужден их принять, ибо дело его проиграно, — пояснил Аженор.
— Вы полагаете?
— Уверен.
— Почему?
— Потому что, имея дурное окружение, а главное — плохих советников, он уже бессилен продолжать борьбу.
— Разве у него дурное окружение?
— Разумеется… Все вокруг: его подданные, друзья, любовница — либо грабят его, либо толкают на зло.
— При чем тут подданные?
— Они бросили его.
— А друзья?
— Они его обирают.
— А что же любовница? — нерешительно осведомилась молодая женщина.
— Любовница толкает короля на зло, — ответил Аженор. Молодая женщина нахмурилась, и по ее лбу словно пробежала легкая тень.
— Вы, вероятно, говорите о мавританке? — спросила она.
— Какой мавританке?
— Новой пассии короля.
— Как вы сказали? — вскричал Аженор, сверкнув глазами.
— Разве вы не слышали, что король дон Педро без ума влюблен в дочь мавра Мотриля? — удивилась молодая женщина.
— В Аиссу! — воскликнул молодой человек.
— Вы знакомы с ней?
— Конечно.
— Почему же тогда вам не известно, что этот гнусный басурман хочет уложить ее в постель к королю?
— Замолчите, пожалуйста! — вскричал рыцарь, повернув к спутнице свое мертвенно-бледное лицо. — Умоляю, не говорите так об Аиссе, если вы не желаете, чтобы наша дружба умерла, еще не родившись.
— Но почему вы требуете, сеньор, чтобы я говорила иначе, если это правда? Мавританка стала или станет признанной любовницей короля, ведь он появляется вместе с ней повсюду, не отходит от штор ее носилок, устраивает для нее серенады и праздники, приходит к ней вместе со свитой.
— Вам точно это известно? — спросил Аженор, весь дрожа, потому что он вспомнил о том, о чем алькальд рассказывал Мюзарону. — Значит, это правда, что дон Педро путешествовал вместе с Аиссой?
— Мне известно многое, господин рыцарь, — ответила прекрасная путешественница, — ибо мы, люди из королевского дома, быстро узнаем новости.
— О, мадам, мадам, вы пронзаете мне сердце! — с грустью произнес Аженор, чья молодость вступила в пору расцвета, который слагается из двух тончайших материй души: доверчивости к чужим словам и наивности в словах собственных.
— Я пронзаю вам сердце?! — с изумлением воскликнула незнакомка. — Вы, наверное, хорошо знаете эту женщину?
— Увы, мадам, я влюблен в нее без памяти! — прошептал рыцарь, охваченный отчаянием.
Молодая женщина сочувственно улыбнулась:
— Но, значит, она вас больше не любит?
— Она признавалась, что любит. О, наверное, коварный Мотриль силой или колдовством принудил ее к измене.
— Это великий злодей, — холодно заметила молодая женщина, — который уже принес королю много зла. Но, по-вашему, какую цель он преследует?
— Совсем простую — хочет устранить донью Марию Падилью.
— Значит, вы тоже так думаете?
— Конечно, мадам.
— Но толкуют, будто донья Мария безумно влюблена в короля, — продолжала незнакомка. — Как вы полагаете, страдает ли она от того, что дон Педро столь недостойным образом бросает ее?
— Она женщина, а значит, существо слабое, она погибнет, как погибла Бланка. Правда, смерть одной была убийством, а смерть другой станет искуплением.
— Искуплением!.. По-вашему, выходит, что Мария Падилья должна искупить какую-то вину?
— Это не я говорю, мадам, так люди говорят.
— Следовательно, вы считаете, что Марию Падилью не будут оплакивать, как оплакивают Бланку Кастильскую?
— Конечно, не будут, хотя, когда их обеих не будет на свете, любовницу, вероятно, признают столь же несчастной, как и супругу дона Педро.
— А вам будет ее жалко?
— Да, но я должен жалеть ее меньше, чем кого-либо.
— Почему же? — спросила молодая женщина, в упор глядя на Аженора своими расширенными черными глазами.
— Потому что говорят, будто она посоветовала королю убить дона Фадрике, а дон Фадрике был моим другом.
— Вы случайно не тот франкский рыцарь, — спросила молодая женщина, — которому дон Фадрике назначал встречу?
— Да, и это мне пес принес голову своего хозяина.
— Шевалье! Шевалье! — вскричала молодая женщина, хватая Аженора за руку. — Выслушайте меня: клянусь душой своей, клянусь надеждой Марии Падильи попасть в рай, что не она подала этот совет, а Мотриль!
— Но ведь она знала об убийстве и не помешала ему. Незнакомка ничего не ответила.
— Довольно того, что ее накажет Бог или, вернее, сам дон Педро. Кто знает, не потому ли он сейчас меньше ее любит, что между ним и этой женщиной пролегла кровь его брата.
— Может быть, вы правы, — громко ответила незнакомка, — но потерпите, не спешите!
— Кажется, вы ненавидите Мотриля, мадам?
— Смертельно.
— Чем же он вам так досадил?
— Тем же, чем всем испанцам: он разлучил короля со своим народом.
— Из-за политических интриг женщины редко испытывают к мужчине такую ненависть, которую, мне кажется, вы питаете к Мотрилю.
— Потому что мне тоже есть на что пожаловаться: целый месяц он мешает мне найти моего мужа.
— Каким образом?
— Он окружил короля дона Педро такой слежкой, что до того не может дойти ни одно письмо, ни один гонец не может пробраться ни к королю, ни к его людям. Я сама посылала к моему мужу двух тайных курьеров, которые не вернулись назад. Мне и сейчас неизвестно, сумею ли я попасть в Сорию и попадете ли туда вы…
