Исполнив это поручение, он перешел к более важному делу — приготовлению ужина.
— Что ты там бормочешь? — спросил Аженор, который расслышал, как Мюзарон что-то ворчит, хлопоча над ужином.
— Я говорю, сударь, что я круглый дурак, поскольку забыл купить свечи, чтобы нам было светло. К счастью, можно разжечь костер.
— Ты что, Мюзарон? Разжечь костер!
— Огонь отгоняет хищных зверей — это истина, в справедливости которой я не раз убеждался.
— Да, но он привлекает людей, а сейчас, признаюсь тебе, я больше опасаюсь нападения банды англичан или мавров, чем стаи волков.
— Черт возьми! — сказал Мюзарон. — Как это печально, сударь, наслаждаться столь вкусной едой в темноте.
— Да полно тебе, — ответил Аженор. — У голодного брюха нет слуха, это правда, зато оно все видит.
Мюзарон, неизменно послушный, если умели его убедить или поступали согласно его желаниям, на сей раз признал основательность доводов хозяина и стал накрывать ужин у самого входа во вторую пещеру, чтобы воспользоваться последними отблесками света.
Они приступили к трапезе сразу же после того, как разрешили лошадям уткнуться мордами в мешок с овсом, который Мюзарон возил на крупе своего коня.
Аженор, молодой и сильный мужчина, набросился на припасы так рьяно, что влюбленный наших дней сгорел бы со стыда за него; между тем ему восторженно вторил Мюзарон, который под тем предлогом, что в темноте ничего не видно, заодно с мясом с хрустом разгрызал кости.
Вдруг хруст стал раздаваться лишь со стороны Аженора, а со стороны Мюзарона умолк.
— Эй, что с тобой? — спросил рыцарь.
— Сеньор, мне почудилось, будто я слышу голоса, — ответил Мюзарон, — хотя, вероятно, и ошибаюсь… Это неважно.
И он снова принялся за еду.
Но вскоре хруст еще раз прервался, а так как Мюзарон сидел спиной к входу, то Аженор мог заметить, что тот весь обратился в слух.
— Ага, понятно, — сказал Аженор. — Ты сходишь с ума.
— Вовсе нет, сеньор, и даже еще не оглох. Я слышу, уверяю вас, слышу голоса.
— Да брось! Ты бредишь, — возразил молодой человек. — Это какая-нибудь оставшаяся здесь летучая мышь шарит по стенам.
— Будь по-вашему! — сказал Мюзарон, понизив голос до такой степени, что хозяин едва мог его расслышать. — Однако я не только слышу, но и вижу.
— Видишь!?
— Да. Соизвольте обернуться и сами увидите. Предложение было столь разумным, что Аженор живо обернулся.
В темной глубине пещеры действительно мерцала светлая полоска; свет, вызываемый неведомым пламенем, проникал через расщелину в скале.
— Если у нас света нет, — рассудил Мюзарон, — значит, у них есть.
— У кого у них?
— Как у кого? У наших соседей.
— Значит, ты думаешь, что в твоей пустой пещере есть люди?
— Я вам говорил, что людей нет только в нашей пещере, но не в соседней.
— Ладно, растолкуй-ка пояснее.
— Понимаете, ваша милость, мы находимся на гребне горы или рядом с ним, а у каждой горы два склона.
— Очень верно!
— Мысль моя заключается в том, что у этой пещеры два входа. Щель, которую мы видим, образовалась случайно. Мы проникли в пещеру через западный вход, а они — через восточный.
— Но кто они, в конце концов?
— Этого я не знаю. Сейчас, ваша милость, мы их увидим. Вы были правы, запретив мне развести костер. Я полагаю, что ваша милость столь же осторожны, сколь и храбры, а это много значит. Но надо посмотреть.
— Надо! — согласился Аженор.
И они оба, не без трепета, двинулись вперед, в глубины подземелья. Мюзарон шел первым; он подошел раньше и первым припал глазом к щели в холодной стене скалы.
— Посмотрите! — еле слышно сказал он. — Не пожалеете. Аженор взглянул и вздрогнул.
— Ну как? — спросил Мюзарон.
— Тсс! — прошептал Аженор.
XV. ЦЫГАНЕ
Картина, которую в изумлении созерцали наши путники, действительно, заслуживала напряженного внимания, с каким они в нее всматривались.
Сквозь трещину в скале можно было увидеть такое зрелище: в почти такой же пещере, как и та, где находились наши путешественники, в центре её, возле ларца, который стоял на широком камне, находились присевшие на корточки женщины; одна из них пыталась укрепить на краю камня горящую свечу, которая отбрасывала свет, привлекший внимание Аженора и Мюзарона, и позволяла видеть всю сцену.
Обе женщины одеты были нищенски; головы у них были закутаны капюшонами из грубой блеклой ткани, какие носили цыганки той эпохи, поэтому Аженор и причислил этих женщин к сему бродячему племени; судя по их осанке и жестам, обе были немолоды.
В двух шагах от них в задумчивости стоял третий человек; так как дрожащее пламя свечи не освещало его лица, невозможно было определить, мужчина это или женщина.
Обе женщины были заняты тем, что устраивали себе сиденья из тюков тряпья.
Все выглядело бедно, жалко, убого; только ларец — он был из слоновой кости, инкрустированной золотом, — странно контрастировал с этим убожеством.
Вскоре из глубины пещеры, двигаясь из темноты на свет, появился еще кто-то, четвертый человек.
Склонившись к одной из сидящих женщин, он что-то сказал ей, но Аженор и Мюзарон не могли расслышать слов.
Сидящая цыганка внимательно слушала, потом жестом отослала пришедшего. Аженор обратил внимание, что ее жест был исполнен достоинства и властности.
Стоявший человек, поклонившись, последовал за тем, кто сказал несколько фраз, и оба скрылись во тьме пещеры.
После этого женщина, сделавшая повелительный жест, встала и поставила ногу на камень.
Движения всех этих людей были видны как на ладони, но их слов нельзя было расслышать, потому что в пещере голоса сливались в неразборчивый шепот.
Цыганки остались одни.
— Бьюсь об заклад, ваша милость, — тихо сказал Мюзарон, — что этим старым ведьмам на пару будет лет триста. Цыгане живут долго, как вороны.
— Молодыми их действительно не назовешь, — согласился Аженор.
В это время вторая женщина — в отличие от первой она не встала, а опустилась на колени — начала расшнуровывать замшевый сапожок, который обтягивал ногу чуть повыше лодыжки.
— Фу ты, черт! — прошептал Аженор. — Смотри, если хочешь, а я ухожу. Ничего уродливее, чем нога старухи, быть не может.
Мюзарон, более любопытный, чем его хозяин, остался, а рыцарь отошел назад.
