— Это хорошо, — рассеянно заметила девушка.
— Разумеется, не в гареме или монастыре Мария Падилья нашла бы ту радость, что выпала на ее долю.
— Вы правы, — вздохнула Аисса.
— Поэтому для вашего же счастья, Аисса, вы должны выслушать короля.
— Но король даст мне время подумать, не правда ли?
— Он даст вам столько времени, сколько вы пожелаете и сколько его требуется столь знатной девушке, как вы. Правда, король сейчас огорчен и раздражен из-за своих бед. Ваши слова, Аисса, когда вы этого хотите, вносят кротость в сердца, поговорите же с королем. Дон Педро — великий король, чьи чувства необходимо щадить, а желания — разжигать.
— Я выслушаю короля, сеньор, — согласилась девушка. «Прекрасно! — подумал Мотриль. — Я был уверен, что честолюбие заговорит, если молчит любовь. Она так влюблена в своего французского рыцаря, что не упустит эту возможность вновь увидеть его; сейчас она ради возлюбленного жертвует монархом, потом мне, наверное, придется следить за тем, чтобы она ради монарха не принесла бы в жертву возлюбленного».
— Значит, вы не отказываетесь встретиться с королем, донья Аисса?
— Я буду почтительной служанкой его светлости, — ответила девушка.
— Этого не требуется, ибо прошу вас не забывать, что вы равны королю. Хотя ваше смирение не должно быть выше гордости. Прощайте, я иду передать королю, что вы изъявили согласие присутствовать на серенаде, которую каждый вечер дают в честь дона Педро. Там будет весь двор, много иностранцев. До свидания, донья Аисса.
«Может быть, среди этих знатных иностранцев я увижу Аженора», — прошептала про себя Аисса.
Дон Педро, мужчина сильных и бурных страстей, словно неискушенный юноша, покраснел от радости, когда вечером увидел, как в блестящей, расшитой золотом мантилье на балкон вышла прекрасная мавританка, с черными глазами и нежной кожей; с этой незнакомкой не могла соперничать ни одни из женщин, до сегодня считавшихся в Сеговии первыми красавицами.
Аисса казалась королевой, привыкшей принимать комплименты королей. Она не опускала глаз и часто, отыскав его взглядом среди гостей, пристально смотрела на него; на протяжении вечера король не раз оставлял своих мудрейших советников и придворных красавиц, чтобы подойти к Аиссе и тихо побеседовать с девушкой, которая говорила с ним, нисколько не волнуясь и не смущаясь, хотя и с едва уловимой рассеянностью, ибо ее мысли блуждали далеко отсюда.
Провожая Аиссу до носилок, дон Педро вел ее за руку, а потом, идя рядом с ними, продолжал беседовать с девушкой через шелковые шторы.
Всю ночь придворные судачили о новой фаворитке, которую король намеревался ввести ко двору; перед отходом ко сну дон Педро объявил, что поручает ведение переговоров и выплату денег войскам своему первому министру Мотрилю, командиру маврских отрядов, находящихся на королевской службе.
XIII. О ЧЕМ БЕСЕДОВАЛИ АЖЕНОР И МЮЗАРОН, ПРОЕЗЖАЯ В ГОРАХ АРАСЕНЫ
Мы уже знаем, что, получив приказ нового короля Кастилии, Молеон и его оруженосец светлой лунной ночью отправились в дорогу.
Ничто на свете не могло порадовать сердце Мюзарона сильнее, чем неумолчный перезвон нескольких экю, что перекатывались в недрах его бездонного кожаного кармана; но в этот день сердце достойного оруженосца веселило не жалкое звяканье пары монеток, а радовал густой звук сотни полновесных флоринов, которые приплясывали в мешочке, стремясь потеснее прижаться друг к другу; посему радость Мюзарона была и полной и звонкой.
Уже в те времена из Бургоса в Сеговию была проложена прекрасная дорога, но именно из-за ее оживленности и красоты Молеон подумал, что было бы неосторожно следовать этим прямым путем. Поэтому, как истинный беарнец, он бросился в сьерру, проезжая через живописные отроги — они заросли цветами и мхом — каменистого западного склона, что тянется от Коимбры до Туделы, словно складка, созданная самой природой.
В первые же часы поездки Мюзарон, который с помощью своих экю надеялся провести время в дороге в свое удовольствие, испытал сильное разочарование. Если люди в городах и на равнине под двойным нажимом дона Педро и дона Энрике лишились своих богатств, то с горцев, которые никогда не были зажиточными, взять вообще было нечего. Поэтому наши путешественники — они были вынуждены обходиться козьим молоком, грубым простым вином, ячменным хлебом — очень скоро стали сожалеть об опасностях равнины, которые были связаны с жареным козленком, ольей-подридой и добрым, выдержанным в бурдюках вином.
Вот почему Мюзарон и начал горько сетовать на то, что ему не попадается враг, с которым он мог бы сразиться.
Аженор мечтал совсем о другом и молчал, давая слуге изливаться в жалобах; потом, когда воинственное бахвальство оруженосца нарушило его глубокую задумчивость, он наконец-то, к несчастью для себя, улыбнулся.
Эта улыбка, в которой действительно проскользнуло недоверие к его воинственности, очень не понравилась Мюзарону.
— Я не считаю, сеньор, — сказал он, обидчиво скривив губы и скорчив недовольную гримасу (столь необычное выражение физиономии не вязалось с привычным добродушием его открытого лица), — и не думаю, чтобы ваша милость когда-либо сомневались в моей храбрости, доказательством которой мог бы послужить не один мой геройский поступок.
Аженор кивнул в знак согласия.
— Да, не один геройский поступок, — повторил Мюзарон. — Напомнить ли мне о мавре, которого я так славно продырявил во рвах Медины-Сидонии? Или о другом мавре, которого я собственными руками задушил прямо в комнате несчастной королевы Бланки? Ловкость и смелость, скромно замечу я, будут моим девизом, если когда-нибудь меня возведут в рыцарское достоинство.
— Все, что ты говоришь, — чистая правда, мой дорогой Мюзарон, — сказал Аженор, — но скажи, к чему ты клонишь, расточая свои пылкие речи и грозно хмуря брови?
— Значит, сеньор, вам со мной совсем не скучно? — спросил Мюзарон, ободренный сочувственным тоном, который он уловил в голосе хозяина.
— С тобой я скучаю редко, добрый мой Мюзарон, но наедине со своими мыслями не скучаю никогда.
— Благодарю вас, сударь! Но мне сразу становится скучно, едва я подумаю, что здесь мы не встретим ни одного подозрительного путника, у которого мы могли бы подцепить на острие копья добрый кусок холодного мяса или большой бурдюк славного винца, что делают на морском побережье.
— Ах, Мюзарон, я понимаю, что ты голоден и тебя зовет в бой пустое брюхо.
— Совершенно верно, сеньор, как говорят кастильцы. Посмотрите, какая прелестная дорожка вьется у нас под ногами! И представить только, что, вместо того чтобы блуждать в этих проклятых ущельях среди неприветливых берез, мы смогли бы, спустившись вниз по этой тропе всего на одно льё, оказаться на равнине, вон там, где виднеется церковь. А рядом с ней — вы видите, сударь? — валит густой, жирный дым. Разве церковь не взывает к вашему сердцу благочестивого рыцаря, доброго христианина? О, чудесный дым, даже отсюда чувствуешь, как вкусно он пахнет!
