И, однако, подобно тому, как в небе остается след света, хотя солнце уже зашло, слова Мюзарона оставили след в душе Аженора.
«Разве смогу я стать богатым сеньором, грозным капитаном?! Нет, ничего этого не предвещает моя судьба. У меня есть лишь страсть, силы, упорство, чтобы завоевать Аиссу — единственное мое счастье. Мне безразлично, что меня обходят при раздаче королевских милостей: все короли неблагодарны; мне безразлично, что коннетабль не пригласил меня на пир и не отличил среди других командиров: люди забывчивы и несправедливы. К тому же, как бы там ни было, если мне наскучит их забывчивость и несправедливость, я от них уйду».
— Тише! — послышался чей-то голос рядом с Аженором, который, вздрогнув, в испуге отпрянул назад. — Спокойно, молодой человек! Мы пришли за вами.
Аженор обернулся и увидел двух мужчин, закутанных в темные плащи; они появились из глубины садовой беседки, где, как он думал, никого нет; раздумья помешали ему услышать звуки шагов по песчаной аллее.
Тот, кто говорил, подошел к Молеону и взял его за руку. — Это вы, коннетабль! — прошептал молодой человек.
— Да, я пришел доказать вам, что не забыл о вас, — ответил Бертран.
— Вы не забыли, но ведь вы не король, — сказал Молеон.
— Верно, коннетабль не король, — перебил другой мужчина, — зато я король и, насколько мне помнится, получил свою корону не без вашей помощи.
Аженор узнал дона Энрике.
— Государь, простите меня, умоляю вас, — в полной растерянности бормотал он.
— Прощаю вас, мессир, — ответил король, — и, так как вы не присутствовали при раздаче наград, вам достанется кое-что Получше того, что получили другие.
— Мне ничего не надо, государь, ничего! — умоляюще сказал Молеон. — Я ничего не хочу, ибо люди станут говорить, будто я что-то у вас выпрашивал. Дон Энрике улыбнулся.
— Успокоитесь, шевалье, — ответил он, — никто этого не скажет, потому что вряд ли кто-нибудь будет выпрашивать то, что я хочу вам предложить. Это миссия, полная опасностей и в то же время настолько почетная, что заставит все христианские народы устремить взоры на вас. Сеньор де Молеон, вы будете королевским послом.
— О, ваша светлость, я не смел даже надеяться на подобную честь.
— Полно, не скромничайте, молодой человек, — сказал Бертран, — сперва король вместо вас намеревался послать меня, но счел, что я могу понадобиться здесь, чтобы стать во главе наемников, а с этими людьми, поверьте мне, нелегко справляться. Именно в те минуты, когда вы обвиняли нас в том, что мы о вас забыли, я напомнил его величеству о вас как о человеке красноречивом, твердом и хорошо говорящим по-испански. Будучи беарнцем, вы уже наполовину испанец. Но, как вам сказал король, это опасная миссия: надо отправиться на поиски дона Педро.
— Дона Педро! — в порыве радости вскричал Аженор.
— Ага, шевалье, — подхватил Энрике, — я вижу, вас это устраивает! Аженор почувствовал, что радость делает его бестактным, и сдержался.
— Да, сир, устраивает, — сказал он, — ибо я усматриваю в этой миссии возможность послужить вашему величеству.
— Вы в самом деле окажете мне услугу, и немалую, — продолжал Энрике, — хотя, предупреждаю вас, мой благородный посланец, не без риска для жизни.
— Располагайте мной, государь.
— Надо будет, — пояснил король, — объехать всю Сего-вийскую равнину, где-то там сейчас блуждает дон Педро. В качестве верительной грамоты я дам вам перстень, который принадлежит моему брату; дон Педро наверняка его узнает. Но прежде чем согласиться, шевалье, подумайте хорошенько над тем, что я вам скажу.
— Я слушаю вас, государь.
— Если по дороге на вас нападут, приказываю вам сдаться в плен; приказываю также под угрозой смерти не выдавать целей вашей миссии; вы повергли бы в уныние слишком многих наших сторонников, сообщив им, что я, достигнув вершины своего счастья, обратился к моему врагу с предложением заключить мир.
— Заключить мир! — изумился Аженор.
— Так хочет коннетабль, — сказал король.
— Я, сир, не могу ничего желать, я могу лишь просить, — возразил коннетабль. — Вот я и просил вашу светлость взвесить перед лицом Всевышнего всю опасность той войны, которую вы ведете. В таком деле не самое главное — иметь на своей стороне земных царей, нужно, чтобы за тебя стоял и Царь небесный. Правда, склоняя вас к миру, я нарушаю данные мне указания. Но даже мудрый король Карл Пятый одобрит меня, когда я скажу ему: «Государь, жили-были два мальчика, рожденные от одного отца, два брата; подняв меч друг на друга, они когда-нибудь могут сойтись в поединке и погибнуть. Государь, чтобы Бог простил брата, поднявшего меч на брата, прежде всего необходимо, чтобы закон стоял на стороне того, кто жаждет Божьего прощения». Дон Педро предложил вам мир, но вы отказались; если бы вы приняли мир, то люди сочли бы, что вы испугались; теперь, когда вы победили, на вас возложена корона и вы стали королем, вы сами должны предложить дону Педро мир, и люди скажут, что вы государь великодушный, незлобивый, радеющий только о справедливости; и та часть земель, что вы сейчас потеряете, скоро вернется к вам благодаря свободному выбору ваших подданных. Если дон Педро не примет мира, ну что ж, мы выступим против него и вам больше не в чем будет себя упрекнуть, поскольку он сам обречет себя на гибель.
— Все это правильно, — со вздохом ответил Энрике, — но представится ли мне возможность его погубить?
— Государь, я сказал то, что сказал, а говорил я по совести, — ответил Бертран. — Тот, кто желает идти прямым путем, не должен себя убеждать, что может пройти тот же путь, сильно петляя.
— Да будет так! — воскликнул король, притворившись, будто во всем согласен с Дюгекленом.
— Значит, решение вашего величества твердо? — спросил Бертран.
— Да, окончательно.
— И вы не сожалеете о нем?
— О господин коннетабль, вы требуете от меня слишком многого! — возразил король. — Я даю вам свободу действий, чтобы вы принесли мне мир, но большего не просите.
— Тогда, государь, разрешите мне дать шевалье те инструкции, о которых мы с вами условились, — попросил Бертран.
— Не утруждайте себя этим, — живо ответил король. — Я сам все объясню графу, и, кстати, — прибавил он шепотом, — вы же знаете, что мне надо передать ему кое-что.
— Прекрасно, государь! — воскликнул Бертран, который не догадывался, почему король так торопится его удалить.
И Дюгеклен ушел, но, не дойдя до порога беседки, вернулся.
— Не забывайте, государь, что за добрый мир, если потребуется, можно отдать полкоролевства, условия его должны быть совсем мягкими, а манифест — очень осторожным, христианским, не задевающим ничьей гордыни.
— Да, разумеется, — сказал король, невольно покраснев, — будьте уверены, коннетабль, что мои намерения именно таковы…
