— О, уверяю вас, мессир коннетабль, когда придет время, я не дрогну, — сказал Энрике, глаза которого заблестели, едва перед ним наяву забрезжило осуществление его мечты. — Но пока нет ни битвы, ни армии.
— Верно. Но у вас есть город. Энрике оглянулся вокруг.
— Где, ваша милость, в этой стране возводят на престол королей? — спросил Дюгеклен.
— В Бургосе.
— Отлично! Хотя мои познания в географии не слишком обширны, мне думается, ваша милость, что Бургос совсем рядом.
— Конечно, самое большее в двадцати-двадцати пяти льё.
— Значит, надо взять Бургос.
— Взять Бургос? — удивился Энрике.
— Да, Бургос. Если у вас есть малейшее желание получить этот город, я добуду его вам, и это истинная правда, как и то, что зовут меня Дюгеклен.
— Это сильно укрепленный, столичный город, коннетабль, — с сомнением покачал головой Энрике. — Там помимо дворянства живут крепкие буржуа — христиане, евреи и магометане, которые в спокойные времена враждуют, но сразу становятся друзьями, когда необходимо отстаивать свои привилегии. Одним словом, Бургос — ключ к Кастилии, и те люди, что получали там корону и королевские регалии, превратили город в неприступное святилище.
— На это святилище, если вам будет угодно, ваша милость, мы и пойдем, — спокойно ответил Дюгеклен.
— Друг мой, не позволяйте увлечь себя чувству любви и чрезмерного рвения, — возразил граф. — Давайте взвесим наши силы.
— На коня, ваша милость! — воскликнул Бертран, схватив под уздцы лошадь графа, которая забрела в заросли дрока. — В седло, и вперед, на Бургос!
И по знаку коннетабля бретонский трубач сыграл сигнал к выступлению. Первыми в седлах оказались сонные бретонцы, и от Бертрана, смотревшего на родных бретонцев с заботливостью командира и любовью отца, не ускользнуло, что большинство из них, вместо того чтобы, как обычно, окружить дона Энрике, наоборот, подчеркнуто выстроились рядом с коннетаблем, тем самым признавая лишь его истинным главнокомандующим.
— Час настал, — прошептал коннетабль, склонившись к уху Аженора.
— Какой час? — спросил тот, вздрогнув, словно его внезапно разбудили.
— Настал час, чтобы наши солдаты снова взялись за дело, — ответил Дюгеклен.
— Очень хорошо, коннетабль, — сказал молодой человек, — ведь людям тяжело идти неизвестно куда, сражаться неизвестно за кого.
Бертран улыбнулся; Аженор угадал его мысль, а значит, согласился с ним.
— Вы, надеюсь, не себя имеете в виду? — спросил Бертран. — Сдается мне, я всегда видел вас первым в походах и в боях за честь Франции.
— Вы же знаете, мессир, что я прошу только одного — сражаться и идти вперед, но мы никогда не сможем мчаться так быстро, как мне хотелось бы.
И, произнеся эти слова, Аженор привстал на стременах, как будто хотел заглянуть за горы, высившиеся на горизонте.
Бертран ничего не ответил; он хорошо знал цену своим людям. Расспросив местного пастуха, он выяснил, что самая короткая дорога лежит через Калаорру, маленький городок, в пяти с небольшим льё от Бургоса.
— Ну что ж, вперед на Калаорру! — воскликнул коннетабль и пришпорил коня, подав пример стремительности.
Вслед за ним с грохотом поскакал железный эскадрон, в центре которого находился Энрике де Трастамаре.
IX. ГОНЕЦ
На исходе второго дня пути перед взорами войска, ведомого Энрике де Трастамаре и Бертраном Дюгекленом, предстал маленький городок Калаорра. Войско, которое за два дня перехода было набрано из небольших, рассеянных по окрестностям отрядов, насчитывало около десяти тысяч солдат.
От попытки завладеть Калаоррой, сторожевым аванпостом Бургоса, зависело почти все. Этот исходный пункт, который давал полное представление о настроениях в Старой Кастилии, действительно решал успех или провал кампании. Задержка дона Энрике перед Калаоррой означала войну; если с Калаоррой не возникало никаких трудностей, то перед доном Энрике открывался путь к победе.
Кстати, армия была в отличном настроении, поскольку все единодушно считали, что дон Педро, перевалив через горы, пошел на соединение с корпусом арагонских и арабских частей.
Городские ворота были заперты; их охранял пост солдат; по крепостной стене расхаживали дозорные с арбалетами на плечах; город не выглядел угрожающе, но к обороне был готов.
Дюгеклен подвел свою небольшую армию прямо к городским укреплениям; до них легко могла долететь стрела. После этого, приказав трубить общий сбор и поднять знамена, он сказал речь — она была проникнута бретонской самоуверенностью и дипломатическим искусством человека, воспитанного при дворе Карла V, — которую закончил тем, что вместо убийцы, святотатца и недостойного рыцаря дона Педро провозгласил дона Энрике де Трастамаре королем обеих Кастилии, Севильи и Леона.
Услышав эти торжественные слова, которые Бертран произнес во всю мощь своих легких, десять тысяч воинов взметнули в воздух обнаженные мечи, и под самыми прекрасными на свете небесами, в час, когда солнце уже заходило за горы Наварры, вся Калаорра с высоких крепостных стен могла созерцать величественное зрелище падения власти одного короля и рождение власти другого.
Произнеся речь и дав армии высказать свое одобрение, Бертран повернулся лицом к городу, как бы спрашивая его мнение.
Жители Калаорры, хотя были окружены крепкими стенами, имели много оружия и съестных припасов, долго раздумывать не стали.
Коннетабль выглядел слишком внушительным. И не менее угрожающими казались его воины, взметнувшие вверх пики. Горожане, видимо, рассудили, что одной мощи этой кавалерии хватит, чтобы снести городские стены, и гораздо проще избежать беды, открыв ворота. Поэтому на приветствия армии они ответили восторженным криком «Да здравствует дон Энрике де Трастамаре, король обеих Кастилии, Севильи и Леона!»
Эти первые здравицы, провозглашенные по-кастильски, глубоко тронули Энрике; подняв забрало, он без свиты подъехал к городским стенам.
— Лучше провозглашайте «Да здравствует добрый король Энрике!» — крикнул он, — ибо я буду столь добр к Калаорре, что она никогда не забудет, как первой приветствовала меня в качестве короля обеих Кастилии.
И сразу восторг сменился каким-то неистовством; ворота распахнулись так быстро, словно фея коснулась их волшебной палочкой; толпы горожан с женщинами и детьми высыпали из города, смешавшись с солдатами короля.
Через час началось одно из тех пышных празднеств, расщедриться на которые способна лишь природа; цветы, вина и мед этой прекрасной земли, гусли, голоса женщин, восковые факелы, звон колоколов, пение священников — все это ночь напролет кружило головы нового короля и его спутников.
Правда, Бертран собрал бретонцев на совет и сказал им:
