— Я не говорю «нет», — перебил Каверлэ, — потому что…
— Потому что ты боишься, капитан. Скажи «нет», и перстень потерян, а потом, если хочешь, можешь меня повесить. Ну что, да или нет?
— Черт возьми! — в восхищении воскликнул Каверлэ. — Да ты, я вижу, малый храбрый. Даже твой оруженосец глазом не моргнул. Бес меня задери! Клянусь печенкой нашего святого отца, папы римского, ты мне нравишься, рыцарь.
— Прекрасно, я от души тебе признателен, но отвечай.
— А что я должен ответить?
— Да или нет, другого я не требую, вот мое последнее слово.
— Будь по-твоему, да.
— Отлично! — воскликнул рыцарь, снова надевая на палец перстень.
— Но лишь при одном условии, — заметил капитан.
— Каком?
Каверлэ собрался уже ответить, но громкий шум отвлек его внимание; шум доносился с другого края поселения, вернее, лагеря, разбитого на берегу реки и окруженного лесом. В дверь просунулись несколько озабоченных солдат, которые кричали:
— Капитан! Капитан!
— Слышу, слышу, иду, — ответил кондотьер, привыкший к подобного рода тревогам. — Потом, повернувшись к рыцарю, сказал: — А ты оставайся здесь, тебя будет охранять дюжина солдат. Надеюсь, тебе понятно, какую честь я тебе оказываю, а?
— Ладно, — согласился рыцарь. — Но пусть они ко мне не подходят, потому что, если хоть один из них сойдет с места, я швырну перстень в Сону.
— Не подходите к нему, но глаз с него не спускайте, — приказал Каверлэ своим бандитам и, кивнув рыцарю — Каверлэ так ни на секунду и не приоткрыл забрало шлема, — уверенным, привычным шагом направился в то место лагеря, где стоял невообразимый шум.
Все то время, что Каверлэ отсутствовал, Молеон и его оруженосец стояли у окна; стражники находились в другом конце комнаты, застыв перед дверью.
Шум продолжался, хотя и шел на убыль, потом совсем прекратился, и через полчаса Гуго де Каверлэ появился снова, ведя за собой нового пленника, которого захватил отряд наемников, раскинувший над этой местностью своего рода сеть для ловли жаворонков.
Пленник, высокий и крепко сбитый, был похож на сельского дворянина; на нем был проржавевший шлем и латы, которые его предок, казалось, подобрал на поле битвы при Ронсевале. Первое впечатление, которое производил его нелепый наряд, вызывало смех; но какая-то гордость в осанке, решительность в манере держаться, хотя он и пытался напустить на себя смиренный вид, внушали наемникам если не почтительность, то настороженность.
— Вы хорошо его обыскали? — спросил Каверлэ.
— Да, капитан, — ответил немец-лейтенант, кому Каверлэ был обязан удачным выбором позиции, занятой его отрядом; выбор этот был внушен лейтенанту не ее удобным расположением, а отличными винами, которые уже в те времена делали на берегах Соны.
— Когда я говорю о нем, — пояснил капитан, — я имею в виду и его людей.
— Будьте спокойны, все сделано как следует, — ответил немец.
— И что вы у них нашли?
— Одну марку золота и две марки серебра.
— Браво! — воскликнул Каверлэ. — Кажется, денек обещает быть недурным. Потом он повернулся к новому пленнику.
— А теперь, мой паладин, давайте немного поболтаем, — начал Каверлэ. — Хотя вы очень похожи на племянника императора Карла Великого, меня вполне устроило бы узнать из ваших собственных уст, кто вы такой. Ну-ка, расскажите нам о себе откровенно, без всяких оговорок и умолчаний.
— Я, как вы можете убедиться по моему выговору, — ответил незнакомец, — бедный арагонский дворянин, путешествующий по Франции.
— И правильно делаете, — согласился Каверлэ. — Франция — страна красивая.
— Верно, вот только время вы выбрали неподходящее, — заметил лейтенант. Молеон не сдержал улыбки, потому что он лучше, чем кто-либо, мог оценить меткость этого наблюдения.
Дворянин-иностранец держался с невозмутимым спокойствием.
— Ладно, ты нам лишь сказал, откуда ты, — продолжал Каверлэ, — то есть половину из того, что нам хочется узнать. Ну а звать тебя как?
— Если я вам скажу свое имя, это вам ничего не даст, — ответил рыцарь. — Впрочем, у меня нет фамилии, я бастард.
— Если ты не еврей, турок или мавр, — настаивал капитан, — у тебя должно быть имя, данное при крещении.
— Меня зовут Энрике, — ответил рыцарь.
— Будь по-твоему. А сейчас подними-ка забрало, чтобы мы смогли увидеть твое доброе лицо арагонского дворянчика.
Незнакомец заколебался и осмотрелся вокруг, словно желал убедиться, нет ли здесь его знакомых.
Каверлэ, которому наскучило ожидание, взмахнул рукой. Тогда один из наемников подошел к пленнику и, ударив рукояткой меча по шишаку его шлема, приоткрыл железное забрало, скрывавшее лицо незнакомца.
Молеон вскрикнул: это лицо было вылитым портретом несчастного великого магистра, дона Фадрике, в гибели которого он не мог сомневаться, ибо держал его голову в собственных руках.
Побледнев от испуга, Мюзарон осенил себя крестным знамением.
— Ага! Вы знакомы! — воскликнул Каверлэ, поочередно окинув взглядом Молеона и рыцаря в проржавевшем шлеме.
Услышав это восклицание, незнакомец не без тревоги посмотрел на Молеона, но первый же взгляд убедил его, что он впервые видит рыцаря, и успокоился.
— Ну что? — спросил Каверлэ.
— Вы ошибаетесь, я не знаю этого дворянина, — ответил он.
— Ну а ты?
— Я тоже, — подтвердил Молеон.
— А тогда почему ты вскрикнул? — допытывался капитан, настроенный весьма недоверчиво, несмотря на отрицательные ответы обоих пленников.
— Потому что мне показалось, что твой солдат, сбивая ему шишак, снесет незнакомцу голову.
Каверлэ захохотал.
— Какая же у нас дурная слава, — сказал он. — Но все-таки, рыцарь, скажи честно, ты знаком или не знаком с этим испанцем?
— Даю слово рыцаря, что вижу его в первый раз, — ответил Аженор.
Но, произнося эту клятву, которая была истинной правдой, Молеон не смог сдержать волнения, вызванного этим странным сходством.
Каверлэ переводил глаза то на одного, то на другого. Незнакомый рыцарь вновь обрел невозмутимость и казался каменной статуей.
— Ну ладно, — сказал Каверлэ, сгорая от желания проникнуть в его тайну. — Тебя взяли первым, рыцарь… Я забыл спросить, как тебя зовут. Но, может, ты тоже бастард?
— Да, бастард, — подтвердил Молеон.
— Хорошо, — ответил командир наемников. — Что ж, выходит, у тебя тоже нет имени?
