Но донья Менсия не была дочерью знатного дворянина, поэтому он мог отомстить ей и отомстил.
— Каким же образом? — спросила королева, увлеченная рассказом об этом событии, которое так сильно напоминало ее собственную историю.
— О, самым простым, — ответил посланец. — Он подстерег у двери его дома бедного лекаря по имени Лудовико, когда тот возвращался к себе, приставил ему к горлу кинжал, завязал глаза и привел в свой дом.
Когда они вошли в дом, он развязал костоправу глаза. На кровати лежала связанная женщина; горели две свечи — одна в изголовье, другая у изножья, — словно женщина была уже покойницей. Левая ее рука была привязана так крепко, что ею нельзя было даже пошевельнуть. Лекарь стоял, онемев и ничего не понимая в этом спектакле.
«Отворите кровь этой женщине, — сказал дон Гутьере, — и пусть она истекает кровью, пока не умрет».
Лекарь хотел сопротивляться, но почувствовал, что кинжал дона Гутьере, пропоровший его одежду, был готов пронзить ему грудь; он подчинился. В ту же ночь бледный, окровавленный мужчина бросился к ногам дона Педро.
«Государь, — сказал он, — этой ночью меня, завязав глаза и приставив кинжал к горлу, затащили в дом, где силой заставили пустить кровь женщине и не останавливать до тех пор, пока та не умерла».
«И кто же тебя заставил? — спросил король. — Как зовут убийцу?»
«Не знаю, — ответил Лудовико. — Но, поскольку меня никто не видел, я обмакнул руку в таз с кровью, а выходя из дома, притворился, будто споткнулся, и оперся окровавленной рукой о дверь. Прикажите найти убийцу, сир, и дом, на двери которого вы увидите кровавый отпечаток ладони, будет домом виновного».
Король дон Педро взял с собой алькальда Севильи, и они вдвоем ходили по городу до тех пор, пока не нашли кровавого знака. Тогда король постучал в дверь, и дон Гутьере сам открыл ему, потому что увидел из окна знатного гостя.
«Дон Гутьере, где донья Менсия?» — спросил король.
«Сейчас вы ее увидите, государь», — ответил испанец.
И, проведя короля в комнату, где все еще горели свечи и стоял наполненный дымящейся теплой кровью таз, сказал:
«Сир, вот та, кого вы ищите».
«Чем провинилась перед вами эта женщина?» — спросил король.
«Она мне изменила, государь».
«И почему вы отомстили ей, а не ее сообщнику?»
«Потому что ее сообщник — граф дон Энрике де Трастамаре, брат короля дона Педро».
«У вас есть доказательство?» — спросил король.
«Вот собственный кинжал графа, который он потерял в комнате моей жены, а я его нашел».
«Хорошо, — сказал король, — похороните донью Менсию и вымойте дверь вашего дома, на которой отпечаталась кровавая ладонь».
«Нет, государь, — ответил дон Гутьере. — Каждый человек, имеющий должность, обычно помещает над дверью своего дома какой-либо знак, обозначающий его профессию. Я сам имею честь быть врачом, и эта окровавленная рука будет моим знаком».
«Пусть же этот знак остается на двери, — согласился дон Педро, — „ даст понять вашей второй жене, если вы возьмете новую супругу, что она должна почитать мужа и хранить ему верность“.
— Неужели король больше ничего не сделал? — спросила Бланка.
— Сделал, сеньора, — ответил посланец. — Вернувшись во дворец, король дон Педро изгнал инфанта дона Энрике.
— Все это прекрасно! Но какое отношение эта история имеет ко мне, в чем донья Менсия похожа на меня?
— В том, что она, подобно вам, осквернила честь мужа, — ответил солдат, — ив том, что, подобно дону Гутьере, которого король одобрил и помиловал, король дон Педро уже покарал вашего сообщника.
— Моего сообщника! Что ты хочешь сказать, солдат? — воскликнула Бланка, которой эти слова напомнили о записке дона Фадрике ее страхах.
— Я хочу сказать, что великий магистр казнен, — холодно пояснил солдат. — Казнен за посягательство на честь короля, а вы, будучи виновны в том же преступлении, должны приготовиться к смерти, как и дон Фадрике.
Бланка похолодела от ужаса, но не от мысли, что она должна умереть, а от известия, что ее любовник казнен.
— Казнен! — повторила она. — Значит, правда, что он погиб!
Самый искусный человеческий голос вряд ли сумел бы передать отчаяние и ужас, вложенные молодой женщиной в эти слова.
— Да, сеньора, — подтвердил мавр. — А я привел с собой тридцать солдат, которые будут сопровождать тело королевы из Медины-Сидонии в Севилью, чтобы ей, хотя она и виновна, были возданы королевские почести.
— Солдат, я уже сказала тебе, что мне судья — король дон Педро, а ты лишь мой палач.
— Да будет так, сеньора, — согласился солдат и достал из кармана длинный, прочный шнурок, на конце которого сделал подвижную петлю.
Эта хладнокровная жестокость возмутила королеву.
— О Боже, — воскликнула она, — и где только король дон Педро отыскал в своем королевстве испанца, который согласился на такое гнусное дело?
— Я не испанец, я мавр! — сказал солдат, подняв голову и откинув белый капюшон, скрывавший его лицо.
— Мотриль! — вскричала она — Мотриль — бич Испании!
— Я человек благородной крови, — ухмыльнулся мавр, — и не обесчещу прикосновением своих рук голову моей королевы.
И, держа в руке роковой шнурок стал приближаться к Бланке.
— О нет, нет! Вы не убьете меня, грешную, без молитвы! — умоляла Бланка.
— Сеньора, вы безгрешны, потому что не считаете себя виновной, — возразил жестокий посланец короля.
— Негодяй! Ты еще смеешь оскорблять королеву перед тем, как задушить ее… О, трус! Почему здесь нет храбрых французов, чтобы защитить меня?
— Верно, нет, — рассмеялся Мотриль. — К несчастью, ваши храбрые французы остались по ту сторону Пиренейских гор, и если только ваш Бог не сотворит чуда…
— Мой Бог всемогущ! — воскликнула Бланка. — На помощь, рыцарь, ко мне! И она бросилась к двери, но до порога добежать не успела, потому что Мотриль накинул веревку ей на шею. Он потянул петлю к себе, и королева, чувствуя, как холодное ожерелье стягивает ей горло, жалобно вскрикнула. И в ту же секунду Молеон, презрев советы оруженосца, кинулся на зов королевы.
— На помощь! — хрипела молодая женщина, корчась на полу.
— Кричи, кричи… — приговаривал мавр, затягивая петлю, в которую несчастная узница вцепилась судорожно сведенными пальцами. — Кричи, посмотрим, кто тебе поможет — твой Бог или твой любовник…
Неожиданно в коридоре зазвенели шпоры и перед изумленным мавром на пороге предстал рыцарь.
У королевы вырвался стон — от радости и страдания. Аженор занес меч, но Мотриль сильной рукой поднял королеву и, как щитом, заслонился ею от рыцаря.
